Гон спозаранку
Шрифт:
— Не знаю, — пискнула Сюзанна, у которой все пробки внутри перегорели.
— А скажу я вам то же самое, что вы бы мне сказали, вздумай я вас поцеловать, — величественно произнес Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий: «вон отсюда». — Идите вы к черту! — сказал он.
И вышел, хлопнув дверью.
Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, затопали на бегу босые ноги и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.
В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом
— Рад, что ты наконец дома? — спросила мать после кофе.
— Угу, — сказал Фуллер.
— Что ты делал сегодня?
— Гулял.
— Повидался со старыми друзьями?
— Нет у меня друзей, — сказал Фуллер.
Мать всплеснула руками.
— Нет друзей? — спросила она. — У тебя-то?
— Времена меняются, ма, — сказал Фуллер медленно. — Восемнадцать месяцев — время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.
— Но от женитьбы никто еще не помирал, — сказала она.
Фуллер даже не улыбнулся.
— Может, и нет, — сказал он. — Но женатым трудно найти время для старых приятелей.
— Но ведь Дуги не женился?
— Он на западе, ма, в стратегической авиации, — сказал Фуллер.
Маленькая столовая показалась ему оторванной ото всего, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.
— Ну-у, — сказала мать. — Но хоть кто-нибудь остался?
— Никого. Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал. Как будто я опять в Корее сижу.
— Нет, что-то не верится, — удивилась она. — Да стоило тебе выйти на улицу, как от друзей отбою не было!
— Ма, — сказал Фуллер глухо, — знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил в алфавитном порядке? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал — может, кто знакомый войдет, пусть хоть малознакомый. Ма, — сказал он с тоской, — никого, кроме этого несчастного Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово! — Он встал, комкая салфетку. — Ма, можно мне уйти?
— Конечно, конечно, — сказала она, просияв. — Собираешься заглянуть к какой-нибудь хорошей девушке?
Фуллер швырнул салфетку.
— Пойду куплю сигару, — сказал он. — Какие там хорошие девушки! Все повыходили замуж.
Его мать побледнела:
— Да, да, понимаю. А я и не знала, что ты куришь.
— Ма, — сказал Фуллер с усилием, — неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!
— Да, это долго, — сказала мать, подавленная его вспышкой. — Ну, иди, иди за своей сигарой. — Она погладила его по плечу. — И пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что у самого голова кругом пойдет. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую, хорошенькую девушку и сам женишься.
— Нет, мама, я еще не собираюсь жениться, — чопорно сказал Фуллер. — Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.
— Духовную семинарию? — удивилась мать. — Когда же ты это надумал?
— Сегодня в полдень, — сказал Фуллер.
— А что случилось сегодня в полдень?
— Знаешь, ма, я испытал какое-то религиозное переживание, — сказал Фуллер. — Какая-то сила заставила меня влетать.
— Против чего? — спросила она растерянно.
У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился целый хоровод сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных соблазнительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на отсыревшие стены палаток, со страниц потрепанных журналов в окопах, укрытых мешками с песком. Эти сюзанны разбогатели на том, что повсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, своей дурманящей красотой манили их в Никуда.
И дух предка-пуританина, жестковыйного, в черной одежде, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и праведного гнева:
— Против чего я восстал? Я восстал против со-блаз-на!
Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, распугивая легкомысленных беззаботных прохожих, сигара, пышущая гневом. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное огненное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.
Бирс Хинкли, старик аптекарь, сидел у руля пожарной машины, в глазах его застыла тоска — тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог водить эту машину. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой напасти, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, еще раз повести пожарную машину к славе. Уже много лет подряд в теплые летние вечера старик отдыхал, сидя за рулем.
— Дать огонька? — спросил он у капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.
— Спасибо, мистер Хинкли, не надо. Все равно от нее никакой радости.
— Никогда я не понимал, что за радость от этих сигар, — сказал старик.
— Дело вкуса, — сказал Фуллер. — О вкусах не спорят.
— Да, что одному здорово, другому — смерть, — сказал Хинкли. — Живи и давай жить другим, вот что я всегда говорю. — Он поглядел на потолок — там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой: — А мне что осталось? Одно удовольствие — смотреть на то, что когда-то доставляло удовольствие.
Фуллер тоже взглянул на потолок, честно принимая скрытый вызов:
— Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих красоток, этих воображал.
— А как же, — сказал Хинкли, — помню, помню. Не так уж я стар, чтобы не помнить, как от них все нутро переворачивается.
— Если у меня будет дочка, — сказал Фуллер, — так лучше пусть некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!