Гончаров и сатанисты
Шрифт:
– Хорошо, но на четыре - еще лучше, а если увижу пять, то могу и дома лечиться.
– Дорого себя ценишь, мужик.
– Нет, это я тебя дорого ценю, твои права и спокойствие. А вдруг я от полученных переломов скончаюсь? Кто тогда моих деток кормить будет? Может быть, ты? И вообще, я подумал, чего мелочиться? Гони штуку баксов, и расстанемся друзьями.
– Да ты, мужик, сдурел. Сейчас в лес тебя увезу, там и закопаю. Для обоих проблемы будут решены. Такой вариант тебя устраивает?
– Конечно, с покалеченным-то чего не справиться. Валяй, только учти, тебя видела моя жена. Остальное
– Ты меня, хрен сломатый, на понт не бери, а то оставшиеся конечности поломаю. Тысяча долларов и ни цента больше. По рукам?
– Две тысячи, - повысил я ставку, - тогда и по рукам. Только отвезешь меня домой.
– По рукам! Извини, братан, ты сам себе выписал транзитный билет на кладбище.
Машина резко повернула в сторону леса, и я немного загрустил, понимая, что чуточку переборщил. Но с другой стороны, это тоже был неплохой вариант, если, конечно, я останусь в живых.
– Ты еще не передумал, дядя?
– вежливо спросил он, выворачивая на вязкий проселок.
– Через пару километров будет поздно. Мочить тебя буду. Так как?
– Нет, тетя, не передумал. Две тысячи и ни цента больше!
– Как хочешь, достал ты меня до самого желудка!
– Вот и кайфуй, попугайчик голубенький. Могу и глубже. Останови машину, я тебя прямо здесь, как зайчика под елочкой.
Кажется, я достиг желаемого результата, потому что резко, с раздражением он остановил машину. Терпение "медвежатника" кончилось, обернувшись ко мне, он негостеприимно и даже грубо предложил:
– Выматывайся из салона, баран недоделанный.
– Пардон, любезный, но не могу. И рад бы, да сломанная нога не позволяет. Кажется, это вы и постарались. Придется вам мочить меня здесь. Уж не обессудьте, если шикарная обивка вашего салона пропитается моей безвинно пролитой кровью.
– Клоун! Я вообще не выношу вида крови и даже против убийства, но ты меня достал, придурок. Поэтому я тебя удавлю.
С таким вот многообещающим решением он за ноги выдернул меня из машины. Я заорал и сделал вид, что от боли теряю сознание. Только внезапность, гром среди ясного неба, давала мне шанс и возможность вырубить этого лося.
Он тем временем подтащил меня к дереву, прислонил к нему спиной и, вернувшись к "жигуленку", открыл багажник. То, что он оттуда вытащил, восторга у меня не вызвало. Прочный капроновый трос одним концом он приделал к проушине под бампером автомобиля, а другой конец, перекинув через сук, приготовился накинуть на мою шею. Кажется, пришло время действовать, потому что промедление грозило мне всяческими ненужными неприятностями. К тому же позиция у меня подходящая, надежный упор. Внутренне сжавшись, я ждал того самого оптимально-беспроигрышного момента, когда шансы мои будут в апогее. И момент пришел. Лопнувшей пружиной мой правый каблук вылетел ему навстречу. Удар пришелся, как я и рассчитывал, точно в сердце. "Медвежатник" отрекошетил от машины и с возгласом "э-э-эх!" неподвижно улегся рядом. Открытыми глазами он мертво взирал на зимние деревья и свинцовое небо. Неужели я перестарался? Похоже, так и есть. Придется делать искусственное дыхание моему несостоявшемуся палачу.
Едва он очухался, я, ни секунды не медля, надежно приторочил
– Ну вот, дружок, все в этом мире переменчиво, и не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Тебя как зовут-то, дружище? Видишь, как я вежливо с тобой обращаюсь, не то что ты... Кличут тебя как?
– Не твое сучье дело. Отдам я тебе два куска, отвязывай, пес паскудный.
– А ведь я могу обидеться и тогда начну допрос с пристрастием. И надеюсь, доведу до конца дело, которое ты замышлял. Правда, поменявшись ролями. Извини, но такова воля провидения. Дай-ка я гляну, что у тебя в мошне...
Я скрупулезно очистил карманы "медвежатника". Все барахло сложил в его же шапку. Пока я неспешно изучал трофеи, он шипел и матерился, как обманутая тольяттинская проститутка. А улов был вовсе не хилый. Во-первых, миловидный дамский пистолетик размером с фигу, мудреный нож с набором слесарных инструментов. Во-вторых, деньги, и очень большие. Наконец, водительское удостоверение, выданное на имя Граблина Артура Артуровича. С него я и начал:
– Что ж ты, Артур Артурович, два моих куска закосил, нехорошо, так друзья не поступают. У самого-то вона сколь, а у меня ни полушки, ни косушки.
– Забирай свои два куска и исчезни, шакал. Попадешься мне, шею я тебе сверну. Ты еще меня в задницу поцелуешь.
– Может быть, может быть. Только сейчас разговор о другом. Поведай-ка мне, гражданин Граблин, что ты вместе со своими дружками делал двадцать седьмого ноября в пять часов вечера?
– Какая тебе разница? Да и не помню я.
– А ты вспомни. Очень я про это хочу знать. Вспомни вечер четверга.
– Да пошел ты на хрен, следователь гребаный. Утомил!
– Значит, отвечать вы отказываетесь? В таком случае я вынужден применить насильственные меры и, так сказать, некоторое давление на ваш несговорчивый организм. Посмотрим, возможно, вы заговорите, когда из него полезет дерьмо.
Я сел за руль и осторожно направил машину на обалдевшего от такого поворота Артура. Самое главное было в этой ситуации - не раздавить его по-настоящему. Он с ужасом смотрел на надвигающийся радиатор своего четырехколесного друга. Белая, всепонимающая маска смерти с открытым ртом глядела на меня через лобовое стекло. Я видел, как от напряжения на его лбу вздулась синяя жила, а глаза вылезли из орбит. Упершись ногами в бампер, он пытался остановить жуткую смерть. Я выжал сцепление, передернул скорость на нейтралку и дал полный газ. Он заорал дико, по-звериному, перекрывая рев двигателя и нарушая зимнюю гармонию природы. Улыбаясь, я вышел из машины.
– Ну что, пацан, страшно? Будем говорить? Или начнем тебя плющить, клоп вонючий. Как ощущение? Каковы эмоции? Молчишь? Я могу повторить.
– Не надо. Я буду говорить. Спрашивайте.
– Отлично, мой друг. Скажи положа руку на сердце: тебе хочется быть раздавленным?
– Нет. Не надо, пожалуйста, я вас прошу.
– Прекрасно. А как по-твоему, хотелось ли этого той женщине, которую вы убили аналогичным способом двадцать седьмого ноября? Отвечай.
– Какой женщине? О чем вы говорите? Я не понимаю.