Гончаров и сатанисты
Шрифт:
– Наверное, свой. Говори конкретно. И без своих дурацких метафор.
– Я видел свою машину и тех, кто на ней сегодня рассекает.
– Ты уверен? Может, спьяну померещилось?
– Не можно, начальник. С утра маковой росинки во рту не было. Трезв до безобразия.
– Где ты находишься?
– "На окраине где-то города..." В надежном месте, под охраной очаровательной молодой женщины и ее папеньки.
– Это ты умеешь. Давай адрес, сейчас приеду.
– Ни в коем случае, вы только поломаете хорошо отлаженный быт и разрушите семейный очаг.
– Клоун, тогда
– Я все сказал, пока мне добавить нечего, думаю, завтра кое-что прояснится. Что нового у вас?
– А у нас ничего хорошего. Помнишь Григорьеву Настю? Похитители требуют выкуп у отца. Пятьдесят лимонов. Завтра будут продавать квартиру. Нашего вмешательства не хочет.
– И правильно делает.
– У меня почему-то сжалось сердце, как будто в руках бандитов находится мой собственный ребенок.
– Хотя что в лоб, что по лбу. Уйти от них живыми шансы невелики. Вы хоть собаку на телефон привязали?
– Тебя забыли спросить. Отдыхай, завтра связь в это же время. Я сам позвоню.
– Кому это ты докладываешь?
– недовольно спросил Чистов, едва я успел положить трубку.
– Районному шерифу. Любознательный он больно.
– Я надеюсь, ты исключишь из рапорта мою фамилию, равно как и сегодняшний инцидент. Кстати, что ты наездил? Результат, конечно, нулевой?
– А вы что, ничего из машины не забрали? С заднего сиденья. Там для вас еще один подарок. Думаю, вы будете ему рады.
– Боже мой!
– срываясь с места, завопил он.
– Неужели...
– Ну что, Александра, пока ваш достопочтенный батюшка в обнимку с архивными папками пляшет качучу, мы бы могли выпить немного самогона. Есть иное мнение?
– Мнение едино. Различна только марка вина.
– В ее глазах блеснули блядские бесенята, и мне почудилось, что сегодня я буду спать не один.
– Я пью "Монастырскую избу", но это еще не значит, что я монашенка.
– Жаль, никогда не спал с монашенкой, - грязно схамил я, так что самому сделалось противно. Повисла пауза, такая же пошлая, как моя острота.
– Костя, но тут только четыре дела, - разочарованный и несчастный, на пороге стоял хозяин, - самой главной, дьяконовской нет.
– Извините, Глеб Андреевич, ваша дочь определенно отняла у меня разум.
– Спасая положение, я вытаскивал и вытаскивал из внутреннего кармана куртки пачки денег.
– Вот извольте, здесь ровно столько, сколько вы назначили за одну папку, то есть сто миллионов российских рублей.
– Боже мой! Неужели он отдал вот так, не торгуясь? Совсем на него не похоже.
– И с радостью, Глеб Андреевич, еще и проводил до самой трассы. Велел кланяться. Напоследок я его успокоил, сказал, что есть дубликат. На тот случай, если он будет некорректно себя вести. Имейте это в виду. И еще отстегните, пожалуйста, два цитруса. Мне помогал один мальчик, и ему нужно заплатить. Я бы сам отдал, да мелких нет.
– Ну и клоун ты, Гончаров, - довольно захохотал Чистов, подвигая мне пирамиду достоинством в десять миллионов, - это вам на двоих.
– А мне?
– капризно спросила дочурка.
– Подай на пропитание кормящей матери.
– Бог подаст, работать надо, - выдвинул жесткую догму суровый
– Да, работать, а не шляться по Ленинградам да Москве неизвестно зачем и для чего. Нет, ты подумай, Костя, она получила прекрасное филологическое образование в Москве и с того дня не проработала ни одного месяца.
– А что мне, в библиотеку идти прикажешь?
– Иди в библиотеку, иди в школу, хоть к черту на кулички, только вкалывай.
– Гляди-ка, моралист отыскался. Сам всю жизнь по парткомам портки протирал, тридцать лет кресла портил, а теперь поучает. Ханжа ты, отец, давай выпьем за тебя, чтоб жил ты долго-долго и не расстраивался, не переживал за свою непутевую дочь. Долгие лета.
– Долгие лета, - подхватил я, опрокидывая крепчайший и ароматный "Сам-Трест".
– Ну спасибо, ну уважили старого дурака, - прослезился Чистов. Хорошо с вами. Саша, пора порося нести, а то, я вижу, Костя на "Обезьянью радость" налег, опасно!
– Уже несу.
– Одарив меня прощающей улыбкой, женщина скрылась на кухню.
Надо сказать, что Глеб Андреевич всякому новому сорту самогона присваивал собственные неподражаемые имена и даже заказывал для них цветные этикетки-паспорта с точными параметрами и рецептурой. Кроме "Обезьяньей радости", производил он "Слезу саламандры", "Объятия анаконды", "Поцелуй каракурта" и так далее. Внизу мелкими буквами обязательно сообщалось: "Натуральная чистая водка. Произведена на заводах "Чистов и Ко", а в центре, по обеим сторонам медали, красовались два портрета. Его собственный и президента.
Навеки уснувший в жару духовки порося перед смертью обложился жареным картофелем и зеленым горошком. Взгромоздившись на стол, он терпеливо ждал, когда господин Гончаров скажет хвалебную речь.
– Товарищ по партии, дорогой наш друг, господин Чистов, разреши мне от имени великого советского народа и от себя лично поздравить тебя с великой датой - шестидесятипятилетним юбилеем и сорокалетним добросовестным служением нашему народу. Когда это было нужно и партия посылала вперед, ты самозабвенно шел, сутками не смыкая глаз у доменных печей, неделями не выпуская кирку и авторучку из мозолистых рук - ты ковал коммунизм. Ты свято верил в грядущие победы. Ты был достойным ленинцем и преданным партийцем. Ты денно и нощно, не щадя живота своего, корпел над гениальными трудами, без устали собирая компромат на подчиненных и начальство. Ты душил врага своего в самом зародыше. Душил во имя идеи, отбросив всякие меркантильные интересы. Так держать! Бди дальше. Долгие тебе лета, дорогой Глеб!
– Ну и заноза ты, Гончаров. Взял и всю обедню испортил, скотина. Может, прикажешь мне вернуть деньги Дьяконову?
– Ни в коем случае, он еще большая сволочь.
– Так, по-твоему, я тоже...
– Пардон, я неправильно сформулировал мысль.
– Все ты правильно сформулировал, ну да Бог тебе судья. Мужик ты со стержнем, только болтаешь много. Если у тебя вырвать язык, то он на мерзлой земле еще сутки будет дергаться, всякую чушь молоть. Ты надолго ко мне переехал?
– Я же говорил, на неделю, но если что-то не так, то я уберусь хоть сейчас.