Гончаров разгадывает семейную тайну
Шрифт:
– Это сколько же лет вашему городу?
– спросил я сопровождавшую нас девицу,
– Больше двухсот, - гордо ответила она, словно прожила в нем всю жизнь.
– А как же эта реликвия здесь оказалась?
– Э-э-э, не знаю, наверное, дядя купил. Он много разного барахла купил. Зачем - я не знаю, а он говорит - тебе, Дарина, этого не понять. Совсем, что ли, я глупая?
– А не боитесь, что часы могут украсть?
– Э-э-э, кому они нужны? И кто их отсюда вытащит?
– Да хоть бы их действительно отсюда убрали, - поддержал ее Мамай, - У них, наверное, такой бой,
– Э-э-э, за это не волнуйтесь, бой у них отключили.
– Ну, тогда я против них ничего не имею, - успокоился Толик и начал снимать штаны.
– Тысяча извинений, мадам, но мне нужно переодеться.
– Тогда я пошла, если что-то будет нужно, пользуйтесь домофоном.
Она ушла, а я принялся с интересом разглядывать часы и прочий антиквариат, которым был болен хозяин гостиницы. Мамай без штанов, но в рубашке нерешительно топтался посреди номера.
– Если ты вообразил себя Мисс-98, а этот номер подиумом, то ты немного перебрал, дружище. Мне не доставляет никакого удовольствия смотреть на твою жирную задницу.
– Я вот думаю: как нам лучше быть? То ли сначала помыться, а потом сходить в кабак, то ли сначала сходить в кабак, а только потом помыться.
– Думаю, что в первом варианте заложено большее зерно рациональности, потому что во втором случае мы будем мыться в какой-нибудь луже.
– Не скажи, мы можем просто покушать, а водку с закуской взять с собой в номер. Подумай, сейчас уже девять часов, а мы с утра, кроме кантемировского силоса, ничегошеньки не ели. Так и желудок испортить недолго, язву какую-нибудь нажить.
– Уговорил, - согласился я с его вескими доводами, - пойдем, только поскорее, пока там черти на барабанах не заскакали.
– Котяра, - он как-то странно на меня посмотрел, словно не решаясь сказать что-то очень важное, - извини, что повторяюсь. У тебя не появилось чувство тревоги?
– Нет. Успокойся, просто тебя колотит похмельный синдром. А чувство опасности у меня развито очень хорошо.
Ужинали мы чуть больше часа, и когда вернулись в номер, то маленькая стрелка антикварных ходиков еще не подошла к одиннадцати. Как я предполагал, Мамаев лезть первым под душ отказался наотрез. Только после меня, да и то с большим скандалом мне удалось загнать его под живительные, отрезвляющие струи. Минут через пять он уже сам с удовольствием похрюкивал и приплясывал.
– Котяра, ты был абсолютно прав, называя меня круглым засранцем. Я прошу у тебя прощения. Иди сюда и потри мне спинку.
– И давно в тебе проснулись гомосексуальные наклонности?
– Я на полном серьезе, сам-то я по причине полноты дотянуться до нее не могу, а там что-то чешется.
– Приедешь домой, там тебе супруга почешет. Чем я тебе ее потру, носком, что ли?
– Ага, я всегда в командировках так делаю
– Достал ты меня, толстый педераст, - входя в ванную, ругнулся я.
– Где носок?
– А вот он, только дверь закрой, холодом несет, простудиться можно.
– Какие мы нежные!
– закрывая дверь, проворчал я.
– Поворачивайся задницей, красный террор пришел!
– Ты мне меж лопаток поскреби, меж лопаток, там у меня
Что он мне "по...", я так и не понял, потому что что-то тупое и огромное лопнуло в моей голове и меня не стало.
Я полулежал на чем-то мягком и удобном. Мимо носились какие-то совершенно незнакомые люди в милицейской форме и белых халатах. Один из них, склонившись надо мной, водил перед самым носом пальцем, наверное проверяя, не сдох ли я, а если нет, то когда сдохну. Люди суетились, размахивали руками и о чем-то горячо спорили, только вот их голосов я абсолютно не слышал. Наверное, случилось что-то из ряда вон выходящее, если собралось столько народу.
А что, собственно, случилось? Мы поселились в гостинице. Сходили в ресторан, а потом я Мамаеву тер спину, а потом... Что было лотом? Кажется, меня кто-то ударил. Но кто? Неужели Мамай? Абсурд, не иначе, я чокнулся.
Видно, мое огорченное лицо чем-то не понравилось человеку в белом, потому что он, невзирая на мой слабый протест, всобачил мне укол, которого я не почувствовал.
Потом меня куда-то несли, везли, раздевали, и все это происходило в удивительной, непривычной тишине. А немного погодя наступило полное блаженство глубокого покоя и сна. Наверное, такие наркотики вкалывают в раю, успел подумать я, уходя в розовый туман небытия.
Белый потолок и никель кроватных стоек, белизну простыней и характерный запах больницы при пробуждении я воспринял спокойно. Видимо, какой-то сектор моего крохотного мозга даже во сне продолжал работать. То есть я вспомнил абсолютно все, вплоть до хлопка в моей голове.
Заранее опасаясь боли, я медленно повернул голову. На второй койке у противоположной стены сидел Мамай и с тревогой наблюдал за моими робкими телодвижениями. Кажется, он пострадал меньше моего. Хотя цветущим его вид назвать было нельзя, но он сидел! Интересно, как работает его слуховой аппарат? Если он, как и я, его потерял, то дело дрянь.
– Чего уставился?
– громко спросил я, с удовлетворением отмечая, что слышу сам себя, хоть плохо, но слышу.
– Жду, когда ты скажешь мне спасибо, - глухо, как сквозь вату, ответил он.
– За что?
– За то, что позвал тебя потереть мне спину. Если бы не эта добрая русская традиция, то пришлось бы мне отклеивать тебя от стен.
– Свинья ты бессовестная, да если бы я на пинках не загнал тебя под душ, нас бы обоих отклеивали санитары. А они бы непременно перепутали наши кишки, и моя маленькая Милка получила бы бандероль, в которой вместе с прекрасным сердцем ее мужа лежала бы твоя жирная задница.
– А моя мудрая голова была бы измазана твоими гнилыми мозгами. Говорил тебе, пасут нас, а тебе все трын-трава. Вот тебе и похмельный синдром, вот тебе и агенты ЦРУ. Агенты не знаю, а вот следователь сейчас явится. Он уже с утра был, только я спящим притворился. Что говорить будем?
– А то, что есть, то и будем говорить. Ничего не знаем! Или это не так? Ты можешь сказать что-то другое? Что там произошло?
– Чего-чего, бомбу они нам в часы подложили. Говорил тебе, надо было бой у них отключить, а тебе хоть кол на голове теши. Умный больно, а правым я получаюсь.