Гончаров разгадывает семейную тайну

Михаил ПЕТРОВ

ГОНЧАРОВ РАЗГАДЫВАЕТ СЕМЕЙНУЮ ТАЙНУ

– Ну что? И какая теперь от этого дома польза?
– Крупная некрасивая женщина решительно встала из-за стола.
– Эх, девочки-сестренки, лучше бы он нам морды качественнее сделал, а то ходим по деревне как три кикиморы, мужики шарахаются. Стыдоба одна, за двадцать-то восемь лет меня только Славка рябой пару раз на сеновал затаскивал, да и то ночью, чтоб соседи не видели. Позор один. И в кого мы такие уродились? Мать красавицей сгинула, да и сам батька был мужик что надо. Может, мамаша нас на

– И не стыдно тебе, Варька?
– вступилась за мать младшая.
– Сами же говорите, мама святой была.

– Вот по святости и наставила, поди, папане рога. Он ведь тряпка тряпкой был. Я правильно говорю, Танюха?

– Варька, не гневи Бога, грех нам на отца жаловаться, всю жизнь на нас горбатился, - одернула ее старшая сестра.
– Он и швец, он и жнец, он и на дуде игрец. А тебе, Клавка, тем более рот открывать не следует, он же тебе заместо матери был. Это уж мы с Варькой взросленькие были, а ты еще в пеленки пачкалась, он стирать их устал. Эх-хе, все мы там будем, а только жалко папаню, один он нас поднимал, и за то ему от нас большое спасибо.

Три женщины сидели за большим поминальным столом, уставленным бутылками и объедками. В пепельнице равнодушно и тоскливо тлели три сигареты.

Средняя из сестер надула губы и желчно возразила:

– То-то и оно, он, кроме Клавки, никого и не замечал, с утра и до позднего вечера все ее облизывал и лелеял.

– Это меня-то лелеял?
– возмутилась младшая.
– А за кем я всю жизнь барахло донашивала? Ты этого не помнишь? Так я напомню - за тобой да за Танькой.

– Ладно, девки, кончай базар, - примиряюще подняла руку старшая.
– Не рычите. А тем более в такой день. Всем мы ему обязаны. За то, что он нам оставил, мы будем ему благодарны до самой смерти. Только прикиньте: две фермы да птичник, это не считая техники и дома. Вон какие хоромы нам отгрохал. Как с ними теперь поступим?

– Ну, положим, не он один отгрохал, наша лепта тоже вложена немалая. И что, действительно, теперь с домом делать?

– Да ничего не делать. Жить в нем будем, - проворчала Варвара, выливая остатки водки.
– Во, землячки, чтоб им подавиться. Напоминались! Полтора ящика усадили. Во проглоты чертовы. На дармовщинку-то можно и под завязку. В конце уже песняка давить начали. Говорила вам, не надо все выставлять.

– А ты не жадничай, жмотка чертова, может, сейчас отец на том свете радуется, - укоризненно возразила ей Татьяна.
– Вон ведь сколько народу пришло с ним проститься. Значит, уважали мужика. Полсела на кладбище собралось.

– Ага, радуется он, держи карман шире. Скажешь тоже... То-то за глаза его кулаком звали, а он их не иначе как алкашами да тунеядцами. А приползли только потому, что бухалово да жратву дармовую учуяли. Быдло навозное.

– Ну и стерва ты, Варька, и в кого у тебя такой склочный характер?

– А то не знаешь? Конечно в покойного папашу. Клушка, спустись в подпол, принеси чего-нибудь из его запасов. Да смотри осторожно, не разбей там чего.

Недовольно заворчав, младшая Клава полезла в подполье, а Татьяна вернулась к прерванному разговору:

– Я почему за дом-то спросила. Нам с тобой не повезло, так, может, хоть Клавке подфартит. Рожа-то у нее поглаже нашей будет. Видела я недавно, как она с Валеркой, с паразитом, из леса выплывала, меня заметила - покраснела как маков цвет. Вот я и думаю, отделить ее надо, может, тогда он на ней женится.

– Как же, женится, держи карман шире. Он небось огулял ее, а дальше поминай как звали. Все они, паскудники, на одну рожу. Жалко, что я не видела. Я бы ему, кобелю, все богатство оторвала. За бесплатно испортил нам девку.

– Да погоди ты, не ругайся. Я к чему говорю? Может, если Клушка отделится, будет жить своим домом, то и женишок какой подыщется.

– Чтобы через год после свадьбы он выгнал сеструху из ее дома, а имущество разделил? Ты этого хочешь? А сама Клушка, брюхатая, да на сносях, вернулась к нам? Тебе это нужно?

– Ну нельзя же так, Варька, я понимаю, что у нас с тобой не получилось, но может быть, у нее все сложится хорошо.

– Ни хрена у нее не сложится. Порода у нас такая невезучая, и ничего тут не поделать. А что ты так за нее переживаешь? Готова последнее платье ей отдать.

– Как не переживать, все-таки младшая сестра. Кто, как не мы, должны ее опекать и беречь?

– Я ее опекать не собираюсь, не маленькая уже, двадцать два стукнуло. Ты в ее возрасте уже вовсю коровьи титьки тягала. Может быть, ты еще по доброте и в институт ее устроишь?

– А почему бы и нет? Продадим одно подпольное стадо и дом, а полученные деньги пустим на учебу.

– Ну это уж нет. Здесь ты ошибаешься. Стадо, а тем более родной дом я продавать не позволю, только через мой труп.

– Вот я и говорю: чтобы ни у кого не было обиды, надо все продать, а деньги поделить поровну, на три части. Или просто поделить, без продажи. Коровник тебе, свинарник мне, подпольных коровок пополам, а дом, немного денег и все остальное барахло отдадим Клавке. Где она там запропастилась?

– Хорошо ты делишь, прямо как лиса Алиса из страны дураков. Клушка, черт бы тебя побрал! Ты что там - рожать начала?!

– Здесь я, чего орете?
– раздраженно отозвалась младшая сестра.

– Чего ты там делаешь?
– язвительно поинтересовалась Варвара.

– Твои гадости слушаю, теперь хоть буду знать, что мне от тебя ожидать.

– Вылазь немедленно, коза драная, сейчас ты у меня получишь.

– Кабы самой не досталось, - выбираясь наверх, огрызнулась Клавдия. Умные вы больно. Дом продавать решили! Сперва бы посмотрели, что там творится.

– Где? Что творится?
– спросила Татьяна.

– В погребе. Там фундамент в переднем углу поехал.

– Врешь, наверное, - не поверила ей сестра.

– Очень надо. Грунт последними ливнями подмыло, вот бетон и растрескался. Он уже кусками отваливается. Если сейчас его не починим, то к исходу весны продавать нам будет нечего. Идите и посмотрите сами.