Гончие смерти
Шрифт:
– Пакомир, Пакомир, чего ты для нас сделал?
Пакомир останавливался, лукаво смотрел на детишек и говорил:
– А вот – поглядите-ка!
Затем садился на пенек, открывал свой волшебный короб и выкладывал «пустяшные изделия», от одного только вида которых дети приходили в невыразимый восторг.
Особенно привязался к Пакомиру один мальчонка лет восьми. Бывало, целый день ходит за плотником и все лепечет:
– Хороший ты, дядька Пакомир. Мне бы такого батяньку.
Пакомир все знал про мальчонку, и что тот сирота, и что побирается по лавкам, и что ночует в подклетах, а однако
– А кто ж ты таков будешь, малый?
– Я Лочок, – отвечает мальчонка, а сам смеется, предвкушая удовольствие.
А Пакомир продолжает, тоже едва сдерживаясь от смеха:
– Эй, Лочок, закрой роток на крючок!
И оба хохочут, как старые друзья, сто раз повторяющие одну и ту же шутку и каждый раз находящие ее смешной.
Со временем Пакомир все чаще стал задумываться: а не взять ли ему мальца к себе? Вдвоем поживать – это не одному куковать. «И мне будет веселее, и мальцу теплее, – размышлял Пакомир. – А то ведь скоро состарюсь, и некому будет воды подать. А помру – и все, что накопил, ему оставлю. Он будет жить и меня добрым словом поминать. Поди плохо?»
Долго думал Пакомир и наконец решился. Подозвал однажды мальца к себе да и спрашивает:
– А что, – говорит, – Лочок, тяжело ли тебе на свете живется?
А мальчишка отвечает:
– Ой, дяденька Пакомир, тяжело.
– Небось, иной раз по цельному дню хлебной крошки во рту не держишь?
– Бывает, что и по три дня не держу, дядька Пакомир.
– И в подклетах да подвалах, чай, ночевать не сахар? Сыро ведь?
– Сыро, дяденька, – отвечает Лочок. – А ты почему спрашиваешь-то?
– Да вот, – сказал тогда Пакомир, – хочу тебя к себе жить позвать. У меня изба большая, пятистенная. Для одного чересчур просторная. Ты как? Согласен?
Лочок подумал-подумал да и говорит:
– А чего ж, ты, Пакомир, мужик хороший. Я давно про такого батьку мечтал. Ты меня наказывай, но не бей, и я тебе хорошим сыном буду.
– Так, значит, согласен?
– Согласен, – кивнул Лочок. – Ты сейчас ступай домой, а я вечером к тебе приду.
– Отчего ж не прямо сейчас?
Лочок засмеялся.
– Ишь, какой скорый. У меня в подклете вещи. Опорки, штаны, охотничья куртка.
– Так ведь дырявое все!
– Дырявое, да мое. Ступай домой, а я еще дотемна к тебе жить приду.
На том и разошлись.
Обрадовался Пакомир, что одиночеству его пришел конец. На радостях накупил на торжке лакомств: пирожков с мясом и кашей, медовых хлебцев и даже сладкого петушка.
Дома выложил Пакомир всю эту роскошь на стол и стал ждать своего нового сыночка. Час ждет, другой ждет, а потом слышит – кто-то тихонько в дверь скребется. Насторожился Пакомир. Встал с лавки и пошел тихонько к двери. А с той стороны опять – скреб, скреб.
И вспомнилась вдруг Пакомиру ни с того ни с сего старая сказка. Про то, как устроили охотники на медведя облаву и отрубили ему лапу. Одна старушка выпросила себе у охотников эту лапу, срезала с нее шерсть и ободрала мясо. Мясо сунула в котелок с водой и поставила вариться, а сама села на медвежью кожу и стала прясть его шерсть.
И вот сидит она ночью у окна, прядет шерсть и вдруг слышит – а за окном голос:
– Скирлы, скирлы, скирлы!Идет медведь в деревнюНа липовой ноге,На березовой клюке.И земля-то спит,И вода-то спит,Все по селам спят,По деревням спят,Одна бабка не спит,На моей коже сидит,Мою шерстку прядет,Мое мясо варит.Испугалась старуха, отложила челнок, соскочила с лавки. Открыла посредь горницы погреб, задула свечу, а сама спряталась за шторку и стала ждать. А медведь все ближе и снова свою песню заводит:
– Скирлы, скирлы, скирлы!Идет медведь в деревнюНа липовой ноге,На березовой клюке…Старуха за шторкой обмерла со страху. Ждет за занавескою и все богов молит, чтобы укрыли ее от страшного медведя. А медведь ступил на улицу, остановился и принюхался. Слышит – а из одной избы мясным духом веет.
– Вот кто мою ногу варит! – зарычал медведь и бросился в старухину избу.
Выбил плечом дверь, ворвался в горницу и увидел за шторкой старуху.
– Попалась, – кричит, – старая!
Перепрыгнул через открытый погреб, сцапал старуху да и съел.
Вспомнил Пакомир эту сказку, и стало у него на сердце тяжело, будто беду почуял. Осторожно подошел к двери Пакомир. Встал и спросил:
– Кто там скребется? Ответь!
– Это я, папенька, – ответил из-за двери тонкий мальчишеский голосок. – Я, твой сын Лочок!
Сердце Пакомира дрогнуло. Что-то тут было не так.
– Открой, папенька, – снова загнусавил из-за двери Лочок. – Мне на улице зябко и страшно. Впусти меня в дом, не оставляй под небом ночевать.
Потянулся Пакомир к засову, но вдруг остановился. Понял он, чего не хватало в голосе сына. Жизни!
Одна бабка не спит,На моей коже сидит,Мою шерстку прядет,Мое мясо варит…Пакомир хотел убежать, но руки уже открывали засов, и как ни силился Пакомир их остановить, все было бесполезно. Руки сами отомкнули засов, а ноги сами отошли от двери, давая ей открыться. И дверь открылась.
На пороге стоял Лочок. Он улыбнулся обескровленными губами и сказал:
– Вот я и пришел.
А затем перешагнул через порог и вошел в дом. Плотник Пакомир отступил на шаг, окинул тощую фигурку мальчика испуганным взглядом.
– И правда Лочок, – пробормотал он. – Но… отчего ты такой бледный?
– А это, батюшка, оттого, что я умер.
– Умер?
Лочок кивнул:
– Да.
Пакомир сглотнул слюну.
– Отчего же ты умер, Лочок?
– От собаки, батюшка. Играл я с мальчишками в овраге, и напала на нас собака. Мальчишки убежали, а я не успел. Вот меня собака и загрызла.