Гонки на выживание (Солдаты удачи - 2)
Шрифт:
– - Он, не он, -- сказал Артист, -- а сигнал надо принять к сведению. А там посмотрим...
* * *
– - И сколько мы тут еще проторчим, в этой каменоломне?
– поинтересовался Трубач на исходе вторых суток вынужденного привала в горах.
– - По-моему, Аллах не помог, и они утратили веру, что мы попадемся им на вертела.
В самом деле, если в первый день небо над равниной то и дело оглашалось грохотом "вертушек", то к вечеру следующего дня оно сделалось пустынным и беззвучным, как миллионы и миллионы
– - Похоже, отсиделись, -- заключил Пастух.
– - Наверное, сочли, что мы все-таки сумели улизнуть за границу. Логично. Времени было достаточно. Готовьтесь. Как стемнеет -- в путь. За ночь надо промахнуть больше сотни километров.
– - По бездорожью... Без фар... Особо не разгонишься, -- заметил Боцман.
– - Вот и будут тебе гонки на выживание, -- не без ехидства кивнул Пастух.
– - И приз тут ку-уда ценней твоего дохлого "форда".
Съехать в вечерней мгле вниз оказалось не менее сложно, чем забраться на высоту, но с грехом пополам поднатужились и стащили трофейную повозку.
"Джип" катил в темноте почти по прямой. Они отмахали уже много километров -- скоро должен был наступить рассвет, но пока над ними еще нависало низкое ночное небо с бесчисленными чужими звездами. Было холодно и тревожно, как всегда в этот час. На коленях Пастуха под автоматом теперь лежала не только карта, полученная от Буянова, но и армейская топографическая, вроде нашей трехверстки. Боцман обнаружил ее за солнцезащитным щитком мощной быстроходной машины, и хотя названия и пометки на ней были набраны мелкой арабской вязью, карта есть карта. Сопоставляя контуры полетной штурманской и этой, они уже безошибочно знали, где едут, какие высоты и низины откроются впереди.
Разжились и биноклем, а также отличным японским компасом со светящейся стрелкой и разметкой циферблата. Время от времени Боцман притормаживал, Сергей осторожно освещал участок карты вражеским фонариком, и вновь они двигались дальше по ночному плоскогорью.
– - Нет, -- покручивая жесткий руль, объявил Боцман, -- что там ни говори, а все-таки разбой и грабеж неплохая штука! Одним махом -- сразу столько полезных вещей! Если выскочим из этой передряги, пойду в разбойники.
– - В соловьи ты пойдешь, а не в разбойники, -- сказал Пастух и, обернувшись на миг, окликнул: -- Трубач! Дрыхнешь, что ли?
– - Да нет, не сплю. Думаю просто...
– - Думает он! Чего без дела сидишь? А ну давай ДУДИ!
– - То есть как?
– - не понял Ухов.
– - В каком, так сказать, виде?
– - А я почем знаю?
– - улыбнулся Сергей.
– - Как-нибудь эдак... на губах, что ли...
– - А что? Попробую...
– - улыбнулся в ответ Николай.
– - И что же вам продудеть, дорогие радиослушатели?
– - "Караван", -- сказал Док.
– - Что ж тут еще сейчас можно дудеть? Конечно, "Караван"... Или слабо?
– - Темп немного не тот, -- сказал
– - А ты ускорь, -- сказал Боцман, -- мы не против.
И Трубач вдруг действительно задудел, подражая своему любимому инструменту, загудел, чуть пофыркивая, знаменитую мелодию великого Эллингтона, и это было так здорово -- в ночи, посреди чужой пустыни, -- так похоже на настоящий живой саксофон, что они, как тогда в лесу у костра, захлопали в ладоши. Даже Боцман на пяток секунд сбросил руки с руля.
– - А ну еще!
– - крикнул Пастух.
– - Еще давай! А мы-то ему на сакс складывались!
– - Тряхнем стариной!
– - пристукнул кулаком по коленке Док.
– - "Мы идем по Парагваю..." Помнишь?..
– - А то!
Он задудел, и все подхватили мелодию, кто получше, кто похуже, кто привирая малость, а кто поточней. Машина мчалась по ночному плоскогорью чужой страны, подскакивая на ухабах, а Ухов солировал, подражая саксофону, выдувал губами замечательную мелодию пятидесятых.
Ночь отошла сразу и бесповоротно, разгоралась заря, короткие сумерки сменялись новым утром. Вот-вот должно было выглянуть солнце нового дня.
Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков...
Казалось, что они тут столетия и столетия -- давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны... Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.
– - Мать честная! Что же это?
– - воскликнул Боцман и остановил машину.
Некоторое время все четверо молчали.
– - Один из знаков великой мудрости эмира Рашид-Шаха, -- сказал наконец Трубач.
– - Когда-то я видел это поле. По телевизору, кажется. Или в каком-то журнале.
– - Говорят, примерно так выглядят тут все приграничные районы, -продолжил Док.
– - За четверть века этот субъект затеял то ли восемь, то ли десять войн, практически со всеми соседями. О стычках, конфликтах -- и говорить нечего. Ну любит человек погарцевать...
– - Ну что?
– - сказал Сергей.
– - Вперед?
Они ехали, как по музею войны, мимо искалеченной, окаменевшей бронетехники, по бывшему полю боя, на котором, вероятно, нашли свой конец сотни и сотни неведомых солдат.
Ехали молча.
Все думали об одном -- как похож этот пейзаж, эти уродливые ископаемые стальные звери с переломанными хребтами и оплавленной броней на фоне отдаленных гор на то, что еще так недавно они видели в Чечне.
– - Дурной мир!
– - убежденно сказал Трубач.