Гонки с дьяволом
Шрифт:
– Так что вы решили? – спросил я начавших было уже расходиться Трибунов. – Будете ли вы назначать референдум по внесению поправки в Конституцию или нет?
– Мы подумаем и сообщим вам наше решение, – ответил один из них.
– Ну что ж, это ваше право. Но предупреждаю – буду бороться до конца и обращусь непосредственно к населению.
– Да нет же, Владимир Николаевич! Вы нас почти убедили, – широко улыбнулся самый младший из них, – мы только хотим еще раз собраться, подумать и осмыслить. Но только сами. Вы слишком давите… Своей логикой и авторитетом. Лично я убежден, что вы правы, но дайте нам возможность самим еще раз все обдумать. Знаете, одно ваше присутствие…
– Что ж, я согласен.
– Постойте! – раздался вдруг голос.
Я обернулся и увидел Виктора. Он, оказывается, незаметно вошел в комнату во время нашей дискуссии и тихо сидел в углу у кафельной печки.
Все обернулись к нему.
– Я хотел бы внести некоторые уточнения в терминологию. Если разрешите.
– Говори, Виктор, – Алексей подошел к нему.
– Вы вот тут часто применяли термин «государство». Государство происходит от слова «государь» – господин и в своем смысловом значении подразумевает авторитарность. Правильнее говорить «республика», что означает «дело народное». Так будет точнее. Тем более вы, я хотел сказать мы, – поправился он, – делаем все, чтобы низвергнуть государство и установить республику. Кстати, по поводу твоего примера, Алексей. Покинуть в изгнании республику всегда считалось величайшим несчастьем, а в недалеком прошлом многие считали счастьем получить возможность покинуть государство. Вы не улавливаете разницу? Так давайте называть вещи своими именами!
Суд состоялся в апреле. Покровского приговорили к изгнанию с объявлением его вне закона. Решено было, что он покинет нас в середине мая, когда подсохнут лесные дороги. Остальных участвовавших в мятеже офицеров приговорили к десяти годам ограничения в гражданских правах. Они лишались права носить оружие, но жить остались в своих домах.
Бурную дискуссию вызвало предложение привлечь к ответственности тех офицеров, которые не примкнули к мятежу, но, зная о нем, не предупредили правительство. Дело в том, что у нас не существовало закона о недоносительстве и мы не собирались его вводить, единодушно чувствуя к нему отвращение. Однако вина этих офицеров была очевидна. Предупреди они нас о готовящемся заговоре, можно было бы обойтись без жертв. Поэтому после продолжительного обсуждения и споров решили выразить провинившимся недоверие и лишить их на три года права участия в собраниях и празднествах. На этом все и кончилось. Покровскому разрешалось видеться с семьей, но он по-прежнему оставался до самого отъезда под стражей. Вскоре выяснилось, что его семнадцатилетняя дочь отказывается отправиться за отцом. Жена тоже долго колебалась, но потом решила следовать за мужем. Им выдали лошадь, телегу и непосредственно перед отъездом должны были вручить оружие.
Глава XXXIX
РЕШЕНИЕ
Как уже говорилось, семья знала о моем решении преследовать Покровского, найти его и убить. Вначале и Катя, и Евгения не только были согласны с этим, но и сами настаивали на нем. Евгения даже потребовала, чтобы я взял ее с собою, на что получила категорический отказ.
– Я стреляю не хуже тебя, а, может быть, даже лучше! – настаивала она.
– Вот в этом-то и все дело. Мы встретимся с генералом на равных. Суд приговорил его к изгнанию. Дальнейшее – мое личное, частное дело. В смерти Беаты виноват больше всего я. Я оставил Покровского в живых и его пуля предназначалась мне. Если я не убью его, то не смогу смотреть в глаза сыну. Да и вам тоже.
– А если он тебя убьет?
– Все может быть… Но не думаю.
К этой теме мы возвращались часто, и мне в конце концов надоело.
– Если буду убит, то выходите замуж! – отрезал я.
– За кого? – пожала плечами Катя.
– Мало ли за кого. Хотя бы за Александра Ивановича. Думаю, что такие красавицы не задержатся во вдовах.
– А ну тебя! Здесь не место шуткам.
– А я не шучу. Ждите меня год. Если через год не вернусь, закажите отцу Серафиму панихиду по убиенному рабу божьему Владимиру.
– Нет, я больше так не могу! Ты никуда не пойдешь! – решительно заявила Евгения.
– Не будем больше об этом.
– Нет, будем! И если ты не послушаешь нас, то тебе придется прислушаться к другому мнению.
Евгения осуществила свою угрозу и на второй день после этого разговора ко мне ввалились Паскевич, Алексей, Кандыба, Виктор и еще несколько человек. Вначале они сделали вид, что зашли просто так, на огонек. Катюша и Евгения стали накрывать на стол.
Первым не выдержал Паскевич.
– Послушай, Одиссей, – начал он, как всегда сняв очки и протирая стекла, – ты случайно головой не ударялся?
– Саша! – укоризненно посмотрел на него Алексей.
– Молчать, говорит Паскевич! – прорычал Фантомас.
Лицо его покраснело, а глаза стали метать молнии.
– Пусть выпустит пары, – спокойно сказал я.
– Да, давайте поговорим спокойно, – Алексей поднялся и вежливо, но решительно усадил Паскевича. – Что ты задумал, Владимир Николаевич?
– Ты уже в курсе? – я покосился на Евгению.
– Да! И, к моему сожалению, я узнал это не от тебя. Хотя ты обязан был поставить Совет в известность.
– Есть еще время.
– Так вот, от имени Совета я заявляю, что ты не имеешь права так поступать. Ты – глава Совета и республики, а не частное лицо. Действия твои ограничены должностью.
– Согласен, – наклонил я голову.
– Ну вот, – Алексей торжествующе оглядел собравшихся, – вопрос исчерпан. Давайте лучше выпьем…
Он взял бутылку коньяка и стал разливать по рюмкам.
– У меня есть тост! – поднялся со своего места Александр Иванович.
Он уже вполне успокоился и даже улыбался.
– Подожди, Саша! Дай слово мне, – остановил я Паскевича. – За нового Президента!
– Дело в том, – пояснил я, когда за столом воцарилась тишина, – что я подаю в отставку и прошу Алексея до момента выборов нового Президента исполнять его обязанности. Надеюсь, как частному лицу мне никто не помешает сделать то, что я задумал.
– Видишь ли, Алеша, – я задвинул ящик стола, стоявшего в теперь уже бывшем моем кабинете, и протянул ему ключ, – это как раз тот случай, когда личное входит в конфликт с общественным. Но не всегда побеждает общественное. Случись это лет шесть назад, когда мы находились в крайне неопределенном положении, я бы и не заикнулся… Но теперь… В общем, я вполне спокоен. И потом, незаменимых людей нет.
– Ты совершаешь большую глупость!
– Знаю, Алексей. Но не могу забыть, как смотрел на меня сын. И его обвинение… Что, если лет через двадцать, когда он станет юношей, то будет думать, что отец его струсил, не отомстил за смерть матери. Извини, но уважение сына мне важнее, чем это кресло.
– Боже мой! – с болью вскричал Алексей. – Какую глупость я совершил, когда не дал полякам…
– Ты все сделал правильно…
– Я себе этого не прощу!
– Об этом поздно говорить. Ты выставишь свою кандидатуру?