Шрифт:
…Шумит веселый народ на горе Крутой.
Кончилась школа, убрали скотину, повечеряли; старики на запечные места покарабкались, а вся молодежь кто с ледянками, кто с салазками, а иные счастливцы со скамейками на гору Крутую.
Крепко повязала Дуняшка полушалку, а бабушкины красные чулки веревочками завязала; на горе растрепаться немудрено, беспокойная эта гора.
Иван собирался тоже старательно, все привязал — и голицы и шапку ушастую, а поверх шубы красный галстук выпустил, считает себя Ванька первым пионером на селе. Как
Как тут не считать себя Ваньке первым пионером.
Так выкатили они скамейку, перевернули, заиневел ледок!
— Дай-ка водицы, — сказал Иван. Дуняша подала ему ковшик. Плеснул Иван раз-другой, и на ядреном морозце заиграла вода радугами.
— Эх, ты, гладенький! — Провел Иван рукавицей по свежему ледку.
— Эх, скамеечка самокаточка!
Эдакий ледок вывезти не шутка, сперва скамейку навозом обмажешь, разровняешь, снежку посыпешь, а уж потом водицей, и так каждое утро поливаешь. Чуть не так, чуть на один бок, и никуда скамейка не годна — заныряет.
— Гожа у Ваньки скамейка, все соседи говорят.
И гордится Иван скамейкой. По селу раскатит-раскатит.
— Сторонись — дай дороги!
Так и сейчас, поставил Иван скамейку, вытер сиденье подолом шубейки, «садись штоль», нарочно грубо сказал Дуняшке. А у Дуняшки и гляделки врозь! Прыгнула, вцепилась и от счастья слова сказать не решается.
Двинул Иван скамейку сперва тихо, у двора катыхи твердые, а как на дорогу выехали, навалился всей грудью, скакнул раза два, вскочил сам сзади, и пошла скамейка юлить по дороге.
— Эй, буржуи, — кричит Ванек встречным без скамеек, — сторонись, пролетарии едут!
— Ишь разошелся, — ворчат встречные, рюхая в снег. Как увидит Ванька впереди себя ледень иль салазки, из шкуры вылезет, а обгонит, да норовит невзначай стукнуть — хоть и легонько, а знай наших!
Дуняшка от восторга цветет маком, да нет-нет визгнет на особо страшном месте не на всю улицу, а с понятием, слегка.
— Струсила, — смеется Ванька, ему лестно.
Дуняшка захихикает и еще больше раскраснеется.
Так лихо доезжают до горы.
Шумит гора Крутая. Зимний перерыв в школе объявили.
Народу съехалось, как на ярмарку, деревня большая — два конца; поречный конец дворов шестьдесят да заречный — сорок, а гора на всех одна, толочется народ, галдит. Всяк старается первым катить, оттого задеваются, оттого и кувыркаются зря.
Ледней и салазок, скамеек всяких — целая очередь у горы, стали и Ванька с Дуняшкой в ряд. Задор у Ивана разыгрался, а тут вот жди.
— Эх, и катнет его ледянка, дальше всех, до незаезженного снега!
— Эй, вы тама, — кричит Ванька, — шевели, не задерживай.
И видит он, подныривают иные мимо
— Кто там зря пущает?
— Да они сами…
— Как так то-есть сами?
— А вон глянь — гляди Парфенька опять!
Не вытерпел Иван, подскочил, цоп Парфеньку за шубу:
— Куда прешь, элемент несознательный!
— А ты чего шубу дерешь, — огрызнулся Парфенька.
— Не пущу, не рвись.
— Ну и оторви, оторви только…
— Тпру-тпру серый… стой, — поддразнивает Иван и держит Парфеньку за шубу, пока едет народ до его череда.
— Ну, Дуня, трогай! — Дуняшка пододвинула скамейку к самому краю, и сердце у нее забилось: ох, уж и страшно, ох, уж и ехать ли?
Ванька подпрыгнул, влепился сзади, ледянка провалилась, как в пропасть, поддала раз, поддала два, как крылатый конь перелетела ухабы и понеслась по ровному скату. Дух ветерком занимает…
Ух!.. — скамейка взрыла пухлый, нетронутый еще никем снег и Дуняшке залепило все глаза.
— Вон куда хватила!
— Здорово… — протирает Дуняшка глаза и видит, заехали они в самые незаезжаемые места.
— Никто кроме нас! — Иван повертывает скамейку и чертит новый круг по незатоптанному снегу.
С горы все видят, рукавами кажут — эко Иванова скамейка куда маханула!
Лезет Иван на гору, топает громче всех, а девчата, что галчата, облепили скат и орут:
— Скати Иван, Ваня скатни… меня, скатни меня!
— Поспеете, — как можно важней говорит Иван и становится в новый черед.
Дуняшка победоносно оглядывается; что, дескать, взяли, и любовь к брату, не променявшего ее ни на кого, сверкает в ее глазах. Парфенька теперь вперед не лез, а стоял сбоку смирненький и руки под полой держал…
Вот опять двинул Иван скамейку и опять забилось у Дуняшки сердце… ой, спрыгну! Но уж поздно, скамейка ринулась.
Раз, — что-то вдруг хрустнуло, и взметнулся вверх взрытый снег, ножки скамейки, дунькины красные чулки.
Иван вскочил, отряхнулся и, не понимая в чем дело, таращил глаза.
— Это Парфенька, Парфенька кинул, — галдели с горы девчата. Ванька нагнулся к скамейке, повернул дно и увидел с угла на угол прочерченную борозду, лед, снесенный напрочь… рядом на горе валялся кусок кирпича!
— Ах ты гад! — Сжал Ванька кулак, и слеза у него брызнула. Скрыл ее Ванька, чтоб не позориться, и, надвинув шапку на брови, полез обратно на гору… Сзади охала и чего-то причитала Дуняшка.
— Это что полагается камни бросать, — подошел Иван к Парфеньке и взял обидчика за ворот, — я говорю, полагается?
— Ребята, чего он лезет, — рвался Парфенька, — пущай на свой конец идут, не нужны нам заречные, это гора наша… не имеешь права! Наша гора, отчепись!
— Не тронь, не тронь, — обступили ребята Ивана и ухватили за руки…