Ретивые медовики

Ни Ванек, ни Егорка понятия в пчелах не имели никакого, но ребята они были ретивые и пристрастие к меду у них было непреодолимое. Ввиду всего этого произошло немало событий и наконец дело попало в такую точку, что и подумать никто не мог. Свое пристрастие, давшее начало всей истории, получили ребята оба в одно время: в самый покос, когда отцветала

Мужики наши подкосили свое сено, оставили его солнышку сушить, бабам ворошить, а сами стали в косцы наниматься, кто к маломощным, а кто на советскую сенную прессовалку. Дело с Егором было так:

Отец Егорки, первый в селе косец, только хотел ранним утром уйти на прессовалку, уж и картошки с молоком до отказу наелся, как вдруг от попа Николая прибегает наймичка Дунька. Застрекотала, застрекотала и утащила отца к попу. От попа косец пришел веселый, икал на все четыре стороны, и насилу от него мать добилась, что нанялся он косить к попу.

— Кроме меня, — говорит, — не находится в селе честных людей и мастаков по уборке сена, только на меня поп Николай положился, честил меня, угощал и с собой на дорогу дал!

С этими словами вынимает отец попов гостинец из кармана — завернутый в тряпицу ломоть хлеба с медом.

Мед, правда, повпитался в тряпицу и осталась от него одна память. Но как только съел Егорка кусок, так и втемяшились ему пчелы! Сколько бывало ходил мимо поповой пасеки и внимания не обращал, а теперь эта пасека во сне привидилась; будто стоит он, Егорка, между пчелиных домиков, а они полны медом с краями и даже через капает.

— Ешь, Егорушка, — кричит поп и хлопает себя в умилении по животу, — ешь, чего добру пропадать, еще натаскают!

Цапнет Егор полную горсть, да в рот, липко, а ничуть не сладко, наоборот, такая кислота, что из глаз слеза, а поп хохочет.

— Тьфу, — сказал Егорка и проснулся. Хватил себя за рожу, вся рожа в тесте, а кадушечка с хлебами опрокинута, и размазал он это тесто по всей печке.

— Эх, — опомнился Егор, — еще вчера мать наказывала: «Не опрокинь, смотри», влетит мне!

Беда, но парень Егорка находчивый. Не долго думая, пошел умылся, перелез через дедушку, который рядом спал, подальше к стенке, а дедушкину руку в опрокинутую кадушечку сунул, и заснул покойно, как праведник.

На утро мать на деда напустилась, дед кряхтит:

— Бес попутал.

А Егорка, помня свой сон, поскорей смотался и пошел посмотреть, нельзя ли как около поповой пасеки медком попользоваться?

Сосед Егорки, Ванек, получил свое пристрастие точь-в-точь так же; роковые события частенько совпадают. Ванюшкин отец был тоже косец замечательный, всегда они с Егоркиным отцом тягались и ни тот, ни другой маху не давал. Как и Егоркин, собрался Ванюшкин отец идти в косцы наниматься на пресс. С утра умял две чашки мятой картошки, и, закурив, хотел было отправиться, да прибежала Катька, старовера Елисеича внучка, и позвала его к деду на пасеку.

У этого старовера сын Тимофей на войне пропал, и живет он со старухой, со вдовой Марьей да со внучкой Катькой. Один старик в женском окружении, пчел водить может, оно и сподручно, но косить с такой публикой не накосишься, вот и прибежала Дунька за косцом.

Пошел Ванюшкин отец и вернулся, как и Егоркин, веселый, хвалил елисеичев «воронок»— медовый самогон и вынул из аккуратненькой берестяной кубышки сотик меду, подарок старика. Впился Ванюшка зубами в свежий розовый сот и почуял, что жизнь ему теперь без меда не жизнь!

Ну какая это жизнь, когда сахар с чаем раз в году на прощеное воскресенье пьют, а конфет купит отец на Покровскую ярмарку одну, да и на той больше бумаги, чем самой конфетки, разве это жизнь?

— Так дальше жить нельзя, — затосковал Ванек и хотя во сне ничего не сбредил, отправился утречком на елисеичеву пасеку посмотреть, в чем секрет.

В этот день, если бы взглянуть сразу в два места, можно было бы увидеть одну физиономию, проглядывающую сквозь попов забор, а другую — торчащую между кольями плетня елисеичева пчельника.

Первая с хитро-прищуренными глазами принадлежала Егорке, вторая рябоватая и мечтательная — Ванюшке.

Глядит Егорка сквозь городьбу и видит, стоят у попа в саду десятки пчелиных домиков — ульев и пчелы над ними, как медовые желтые капли, мелькают и падают на летки тяжело, часто, крупным дождем; здорово идет работа. Давно уж утро, а у попа и не вставали, им что? Егоркин отец им косит, пчелы мед таскают, можно и поспать!

Долго стоял Егорка. Вот наймичка Дунька пузатый самовар из дома в беседку притащила, вот попадья с полотенцем на плече пришла, за ней сын Толька и дочь Наташа. Сам поп вышел после всех, сытый, важный, и жмурится на солнышке, как кот.

Сперва прошел поп на пчельник, полюбовался на работу пчелиную, у одного улейка постоял, у другого, затем крикнул Дуняшке:

— Тарелочку принеси!

И был свидетелем Егорка, как доставал поп свежий сот, как ножик Дуняшка облизывала, как ловко попивали чаек поп с попятами.

Когда стал вырезать поп еще кусок, не вытерпел Егорка и, взобравшись на городьбу, заявил:

— Батя, давай меду!

— Это зачем? — удивился поп.

— Отец меня послал, — соврал, не сморгнув Егорка, — пить, мол, охота!

— Пить, ах ты, плут, — засмеялся поп, — меду тут не нужно. Дуня, дай мальчику квасу!

Через несколько минут озадаченный Егорка держал в руках поставочку с квасом.

— Неси скорей, а то ледок растает, да не пролей! — кричит вдогонку поп.

Опомнился Егорка на мостике, через речку Муравлинку, что поперек села бежит. Такая его взяла досада на попа! «Эка, квасу всучил, да у него этот квас кажный день в брюхе урчит! Вот насмешник долгогривый!» Хотел Егорка с досады квас в реку запустить, да что добру пропадать, — взял квас выпил, а поставочку глиняную так об перила хватил, что черепки через всю речушку брызнули.