Гора Мборгали
Шрифт:
Как-то вечером лежим мы на нарах в мокрых бушлатах и ватных брюках. В бараке гуляет ветер, капли с потолка, с оттяжкой падая, стучат по жестянке, как по мозгам, - свихнуться можно. Единственное, что исправно работает в лагере, это радио. Чекисты, хоть мир перевернись, будут выпускать лагерную газету и позаботятся об исправности радио. Лежим, обмозговываем один из вариантов побега. Дистрофики принесли щепы, разложили костер прямо на полу, где разобраны доски. Взявшись с обеих концов за проволоку, вертят нанизанные на нее селедочные головки, прожаривают их. Радио долдонит последние известия.
Сводка: "В Москве, в Кремле товарищ Сталин дал обед в честь правительственной делегации Финляндии. Прием прошел в теплой, непринужденной обстановке!"
Реакция дистрофика:
– Ну, падлы, уж они там себе истопили!
– сказано громко, в сердцах.
В бараке загоготали, расслабились. Я почему-то представил Сталина, как он вертит нанизанные на проволоку селедочные головки, и его гостей, попивающих шампанское.
Из этого лагеря можно было уйти. Мы нашли способ и не замедлили бы им воспользоваться, не помешай нам гениальный побег одного мальца.
Мы копали шурф на рабочей площадке... Вернее, копали другие, а мы с Горой сидели по большей части у костра и коротали время... Да, но это ничего общего не имеет с побегом Разаускаса... Площадка - голое поле замыкалась со всех сторон кошевиной, то есть выкошенной полосой в несколько метров шириной. По углам кошевины, контролируя полосу, стояли автоматчики. Время обеденное, должны принести еду. Сеет мелкий дождь. Сидим, ждем. Подъезжают легковые автомашины. Из одних выходят гражданские, заказчики; из других - военные, генералы и полковники ГУЛАГа, исполнители работ. Разворачивают чертежи, совещаются. Часовые рты поразевали, разглядывают лампасы - шутка ли, на объект генералы пожаловали! Разаускас поглядел по сторонам, убедился, что патрульным не до него, и пополз через кошевину. Полз он довольно долго, потом встал и спокойно, не торопясь, пошел. Шел, шел и скрылся с глаз, уехали и генералы со свитой. Принесли нам обед, мы поели. Стали пересчитывать - караул! Человека нет! Ясно, от этих работ нас отстранили. Пересмотрели наши дела и распихали по разным лагерям!.."
Митиленич размышлял в своем кабинете,
– Вот пожалуйста, из дела видно, этот Ашна сидел за плен... Как долго, посмотрим!.. Ага, поздно взяли. Так, так... Каргаретели и Ашна вместе сидели во втором отделении "СТЕПЛАГа". Понятно! Отсюда и знают друг друга. Потом и у нас вместе срок волочили. Ашна сбил пешехода. За это и сел. Отлично. Выходит, письмо Ашны - факт, а не сплетня или чья-то выдумка. Мог же он в этом письме упомянуть о том, что его назначили комендантом "Отрады"? Мог. Допускаю даже, что он нашел способ предложить свою помощь в случае нужды. Медом мазан этот Каргаретели, что ли?! Вот ведь как получается. Только Ашна отмотал срок и снова полез в пекло?! Я же говорил, у них другая кровь! Может, Каргаретели его от смерти спас или еще что... И Ашна чувствует себя должником. Эх, не знаю, все может быть... Допустим, Каргаретели направляется к Ашне "перевести дух", то есть пополнить запасы продуктов и набраться сил... Догадаться, что он двинет вверх по Васюгани, ума особого не надо. Сделал попытку замести следы! Ха, ха, ха-а! Не знает, с кем имеет дело!.. Но с хижиной он здорово смекнул, не пошел - и баста!.. Хитер, не клюнул, сукин сын! К тому же умен, бестия. На Оби нашли Ниву, добра в ней было навалом! А Ершов-то, Ершов... Мертвец мертвецом, а хотел Гору подвести под монастырь! Ладно, на что надеялся твой Каргаретели? Вот именно, Каргаретели, а не Гора. Что он тебе, друг, товарищ?! Если бы и впрямь у меня были такие друзья... Хоть один! Бросил такое богатство и ушел. Шутить?.. Это, брат, не только ум, это еще и честность. А тот коллекционер умоокраденный, Арефьев... Здорово они его надули, деньги хотел получить, вот и увязался за ними... Его припугнули... Теперь и трупа не сыщешь, кто знает, куда прибило подо льдом!.. Погоди, не наше это дело, пусть угрозыск ломает себе голову... Вот ты говоришь, медом, что ли, мазан. А почему Санцов не отпускает от себя Ашну? Скажешь, и этот мерзавец медом мазан? Столько лет держал при себе шофером, потом определил в "Отраду". Митиленич, побойся Бога! Не твое ото дело. Тебя ничего не должно занимать, кроме Каргаретели. Ничего! Вот тебе связь: Митиленич - Каргаретели. Занимайся фактами, которые к ней относятся! Правильно?.. Да, но... То-то и оно, что относятся! Ладно, нас интересует одно: Каргаретели должен дойти до Хабибулы, завернув по дороге к Ашне... Скажем, он придет к Ашне, а потом изменит направление, чтоб сбить меня с толку. Обойдется без помощи Хабибулы и выйдет на магистраль где-нибудь до Сосновки... Не сядет же он в поезд в лохмотьях, обросший, грязный?.. А если и сядет... Я должен точно знать, где и когда он сядет в поезд, иначе уйдет, и вся недолга! А ты думал?! Нет, я должен вынудить его зайти к Ашне. Пока не знаю, зачем это нужно, но интуиция подсказывает, что нужно. Если интуиция подсказывает, разум разберется, что к чему... Нечего зря голову ломать!.. Он идет по Васюгани, дойдет до верховья, пройдет еще двести или триста километров и выйдет туда, где на берегу Оми стоит "Отрада". То есть туда, где справляет свои обязанности, связанные с ответственной должностью, Апша. Выйдет как пить дать!.. Нужно подтолкнуть его, Митиленич, нужно как-то подтолкнуть, чтоб он непременно вышел!.. Но как?.. Это нетрудно спроворить: там же, на Васюгани, когда он двинется от верховья к юго-востоку, обчистим Каргаретели, как говорится, до нитки! Оголодает и выйдет, куда денется!.. Ладно, привели мы его к Ашне, он отъелся, отдышался. Умен же, бестия, догадается, чьих рук дело, и двинет другой дорогой... Может, и так... Тогда нужно подсунуть ему в "Отраде" приличную одежду и установить слежку. Куда пойдет - пойдет. Там тоже найдется станция, и поезд там остановится, и товарищ Митиленич сделает свое дело!.. Всё правильно, но предположим, мы потратились, купили одежду... Не станем тратиться, мы с ним примерно одного размера, своего не пожалею, найду что-нибудь в гардеробе, может, прикупить придется. Прикуплю, меня не убудет! Да, отдай свои тряпки, остальное купи за казенный счет, пусть даже на свои кровные! А как подсунуть тряпки Ашне: на, мол, надень это на Каргаретели, так, что ли? Да, но Ашна сделает прозрачные глаза: Каргаретели - это город или страна? В точности, как спросил брат Филиппова. Ничего не получится, и говорить нечего. Ашне хитрости не занимать! Выходит, этот способ не годится. Я знаю и другой, но тут нужна кропотливая, долгая подготовка... Придется перелопатить кучу всякой информации, обмозговать ее...
У Санцова семья в Москве, это установлено. Цезарева бывает наездами то в Омске, то в городе, которым правит ее любовник, но живет она своим домом. В Омске обслуживает детей, в "Отраде" .... мэра. Полина Цезарева, то бишь Лина, - пройдоха, каких свет ни видывал. Была любовницей Каргаретели, потом переметнулась к Санцову. Вот бы хорошо подключить к делу кого-нибудь из этой парочки. Разве не может быть так: эта баба узнала стороной, что Каргаретели должен прийти к Ашне в "Отраду", и, скажем, по старой дружбе-любви принесла Горе нужную экипировку и все остальное? Митиленич, тебе не чекистом быть, а авантюрные романы пописывать. Куда тебя занесло, ты что плетешь?! Почему, почему? Представим такую ситуацию: я переговорю с ней, припугну. Она баба битая! Тебе ее не испугать! А если к делу подключить Санцова?.. Умоет руки: какая Цезарева, какой Каргаретели, что за вздор?! Конечно. Но если, к примеру, его семья узнает о существовании любовницы? Ха, учудил! Быть не может, чтобы жена не знала о ней. За столько лет... Ладно, каким медом мазан Ашна, что связывает с ним Санцова? Митиленич, тут что-то кроется! Надо бы разобраться в их отношениях... Если поднажать на Санцова, он заставит Цезареву сделать что угодно. Почему начальник управления снабжением, мэр города Санцов проявляет такое участие в судьбе Ашны, радеет о нем?.. Случается, должностное лицо берет взятки через ....; Ашна на этом деле собаку съел... Не годится... Тогда вот что: не сам ли Санцов сбил пешехода, а вину переложил на Ашну?.. Похоже... Если еще пристегнуть посредничество во взятке... Э-э, Митиленич, Митиленич, неужели не чувствуешь, что дело значительно сложнее твоей абракадабры... Митиленич, надо бы установить, кто сидел в машине, когда Ашна сбил пешехода!..
Гора проснулся. Посмотрел в бинокль на дорогу, местами покрытую там и сям рыхлым, неплотным снегом. У него создалось впечатление, что последняя машина здесь побывала пару месяцев назад, не меньше - ветер обычно сносит свежий снег. Гора дождался восхода солнца, определил местоположение, наметил направление и тронулся в путь.
"До верховья остается километров двести, не больше. Потом до Ашны еще двести, оттуда до Хабибулы почти триста. Всего семьсот. У Хабибулы я должен быть в середине или в конце марта... Допустим, восемнадцатого. Восемнадцать мартовских дней и двадцать восемь февральских... Какое сегодня число?.. Двадцать четвертое января. Значит, еще семь январских дней. Прибавим двадцать восемь февральских - тридцать пять! Плюс восемнадцать мартовских итого пятьдесят три дня. А мне нужно сорок. Хорошо!.. Что будем делать?.. Что-нибудь вспомним... Опять какие-нибудь гадости... А мне казалось, ты в хорошем настроении. Что тебя взвинтило?.. Черт побери! У меня дурное предчувствие. Вот и будут кстати забавные истории. Сначала о Шафранове, потом о другом. После первого побега я перебрался во Владикавказ. У меня был друг, начальник производства довольно крупного завода. Звали его Пашей. Есть такие люди, которые не только не досаждают другим, а напротив, вызывают всеобщую приязнь. На работе Паша спрашивал строго, но его любили и уважали. За доброту и справедливость. Так оно. Паша с Шафрановым соседствовали, жили дверь в дверь на общем балконе. У каждого было по комнате. Шафранов, человек одинокий, всегда почему-то возвращался домой в половине первого ночи. Кроме субботы - в субботу пораньше. Возвращался и смущенно скребся к Паше - тут его ждал клокочущий чайник. Сунув чайник в приоткрытую дверь, Паша, не тратя слов, запирался. Этим исчерпывалось их общение. Я довольно часто ходил к своему другу. В один из субботних вечеров Шафранов вернулся раньше обычного. Балконная дверь из-за жары была распахнута. Он остановился на пороге. Паша пригласил войти. Шафранов, не чинясь, вошел, сел, и завязалась беседа. Это был первый день нашего знакомства. После этого сосед зачастил к нам, освоился. Однажды в разговоре он заметил, что делает на досуге записи. Особого любопытства я не проявил, однако Шафранов пошел за тетрадью... Его снедало желание показать свои опусы. Удивительное простодушие, не так ли? Это была толстая тетрадь в клеенчатой обложке, наполовину исписанная. Я раскрыл, стал читать. Господи, твоя воля! Уверен, ничего подобного всемирная история литературы еще не знала! Записи были такого толка: "Если я пошлю Малькову анонимку о том, что жена изменяет ему с Ивановым, один из них вынужден будет уйти с работы. А может, они сцепятся, вот смеху будет!" Еще одна запись: "Если я распущу слух: не ешьте, мол, редьку, она отравлена, - интересно, что будет с несчастным Глаголевым, он только и жрет что чеснок с редькой?" Вот отличная запись: "Надо бы узнать, в какое время жена Первиля, Екатерина Павловна, принимает ванну, выждать, пока она намылится, и перекрыть воду в молоканской слободе". Правда, Шафранов только рассматривал возможности, ничего подобного он не делал, но ведь желания тоже чего-нибудь стоят. К тому же, если Шафранов решился бы привести в исполнение свои замыслы, он уже не смог бы совладать с собой. Я спросил Шафранова, как давно он ведет записи. Он с сожалением заметил, что ограничен во времени, не то смог бы за пятнадцать лет придумать что-нибудь замысловатее! Шафранов ушел. Паша был совершенно потрясен, пожалуй, больше, чем я. Когда мы переварили грехи, смакуемые Шафрановым, он рассказал:
"Одна моя знакомая, Мери, выбрала меня почему-то в свои наперсники и поверяет свои тайны. Муж выгнал ее из дому за распутство. Кто из женщин признается в том, что ее выгнал муж?! Даже если задал ей таску, она все равно будет говорить, что с трудом избавилась от него. Мери посвятила этому всю жизнь. Она нашла довольно интересный способ доказать, что это она оставила мужа, а не он ее, - сочинила дневники от лица супруга, в которых себя представила ангелом небесным, а его подонком, способным на всякого рода низости, но страстно влюбленным в свою бывшую супружницу. Настало время, когда Мери, не довольствуясь дневниками, стала сочинять письма: "Он мне надоел до смерти, пишет каждый Божий день, клянется, что покончит с собой, просит помириться!" Рассказ Паши запомнился мне потому, что в Тбилиси, когда я учился в индустриальном институте, одного человека называли говноедом, естественно, за глаза... Мне даже показали его. Из рассказа Паши и участи говноеда я сделал вывод, что дневник как литературный жанр в наши дни нашел себе новое применение... В случае с говноедом он сыграл роковую роль! Вы спросите, что произошло, не так ли?!
Да... хоть муж, хоть жена - одного поля ягода!.. Вот и возвращайся опять в это общество - овчинка выделки не стоит! Не волнуйся, тебе и не придется в него возвращаться, как бы дело ни обернулось!.. Что-то в тебе сломалось, ты впал в отчаяние. В последнее время ты пытаешься убедить себя в бессмысленности своего побега. Разве ты бежал, чтобы вернуться в общество? Что происходит? Почему ты пал духом, чем вызваны твоя усталость, плохое самочувствие? Эти вопросы ждут ответов, и немедленных. Нужно найти способ обрести утраченную бодрость, выбрать самый удобный путь, скажем, добровольно сдаться, уступить... Полно, будет! Это я так, плачусь в жилетку, о каком возвращении речь?! Я еще Радчука припомню, тогда ты совсем свихнешься. На Лене, в Осетрово был лазарет "Озерлага" - большой, на тысячу двести коек. С разными отделениями. Меня привезли с кавернозным туберкулезом, который я заработал на Колыме. Кстати, благодаря этой болячке я и попал с Колымы в Восточную Сибирь, иначе бы загнулся. Мне сделали пневмоторакс. Мыкался из угла в угол. Наскучив бездельем, попросился в рентгенотехники. Рентгенокабинет, лаборатория и стоматологическое отделение помещались в просторном срубе. Заведовал санчастью капитан медицинской служб Совинов, русский, выходец из Тбилиси, прекрасно владеющий грузинским языком. Под аппаратуру была отведена большая комната с крошечной подсобкой. Там я и работал, проявлял снимки и графы. В лаборатории были заняты две женщины - офицерские жены. Еще одна офицерская жена лечила зубы, а зубной техник, заключенный Саша Курдадзе, ютился в такой же, как у меня, норе. Уборщиком служил Радчук, бывший немецкий староста в одном из Богом забытых сел оккупированной Украины, степенный крестьянин лет шестидесяти с небольшим. Итого трое заключенных и четверо вольнонаемных. Всего. Правды ради нужно сказать, что людьми они были порядочными, мягкими, сочувственно относились к нам и даже по возможности помогали: отослать третье или десятое письмо, помимо двух разрешенных в год, принести с воли какие-нибудь продукты - всего не перечесть. Как-то после приема Совинов предложил нам свои услуги: неподалеку забили корову, продают мясо, он бы мог нам купить его. Радчук дал денег и попросил пару килограммов печенки. Капитан предупредил, что заскочит примерно в час дня и положит печенку вон туда, в нишу за верхним брусом дверной рамы.
Мы разошлись. В амбулатории остался один Саша Курдадзе. Тут как раз патологоанатом, заключенный Юшкевич, вскрыв труп, принес завернутый в бумагу препарат. Предупредил, что Совинов должен его забрать к часу для экспертизы, и положил сверток за дверную притолоку. В час дня Саша ушел обедать. Вошел Радчук. Приметил сверток за притолокой, открыл - печень. Взял и унес. У Радчука был товарищ, тоже бывший немецкий староста по фамилии Пацюк. Они поджарили печень, добавили побольше лука и умяли за милую душу. Вошел Совинов, спросил препарат. Кинулись искать, расспрашивать. Разумеется, выяснили. Больше всех нервничал патологоанатом. Узнав, что Радчук сожрал препарат, он так разъярился, что кинулся на него с кулаками. У бедняги Радчука началась рвота. Если б не Рудовский, врач из зэков, он бы отправился к праотцам. Пацюк только и нашелся, что сказать: "Брешут", - и выскреб остатки из кастрюли... А грибы?! Помнишь те грибы на барже, на Енисее?.. Опять ты мерзости вспоминаешь, брось... Они сами в голову лезут... Ты прав, кошки на душе скребут, и ничего, кроме пакостей, на ум не идет. Тот период из лагерной биографии, факт, был кошмарным. Помнишь норильский бунт?! Шесть тысяч женщин одновременно заголосили... Каково?! А бабы в Цителицкаро, что провожали ослов?.. Да, да... Бочки с грибами на барже! Баржа называлась "Путорака"... Нет, "Фатьяниха"... Там горный массив Путорана, вот и баржу назвали. Не отвлекайся! А почему "Фатьяниха", мы так и не поняли. Эти баржи, собственность ГУЛАГа, возили этапы по Енисею до полуострова Таймыр и обратно. В них было по четыре трюма, в каждом из них - нары в четыре яруса на семьсот пятьдесят заключенных. Наш этап числил четыре с половиной тысячи человек. Представляете, что это была за давка?! Трюм на уровне палубы был забран решеткой четыре на четыре метра. Тут же сидел часовой и не сводил с нас глаз. Вот что было странно. Практически часовому видна была только небольшая часть трюма. Что делалось в глубине, оставалось вне поля его зрения. Тем не менее он не сводил с нас сумрачного, холодного взгляда. Зачем? Может, он исполнял долг, не предусмотренный уставом: смотри и следи за тем, что видишь. Перед тобой изменники родины, живехонькие! Вон сколько врагов у нашего советского народа! Возможно, возможно. И еще одно. Выдержка у них была дай Бог каждому! Смрадные испарения от стольких тел били им прямо в нос - хоть бы что!.. Все эти выдохи, выпоты, не говоря о махорке, и, главное, едкая вонь параш! Огромные бочки размещались прямо перед постом, в каких-нибудь пяти метрах от часового. Черт побери! Не могу сказать, кого я больше жалел - нас или этих восемнадцатилетних парней, завезенных сюда из Вологодской и Пермской областей. Чего только не выдерживает человек! Днем солнечные лучи, подбираясь к бочкам, освещали их. Если кто садился по нужде - большей частью по трое-четверо за раз, часовой сторожко следил за ними сверху, будто ждал, что у кого-нибудь из задницы выпорхнет райская птичка... Полно, будет. Это уже цинизм, не надо переступать границы; каждое из действующих лиц этой мистерии достойно жалости, а не осуждения... Да. Со дна трюма к решетке вела довольно широкая лестница - единственная связь с внешним миром, лестница нашего бытия. По ней спускали баланду, хлеб и воду. По ней же поднимали переполненные до краев параши - именно до краев, иначе часовой не открыл бы решетку. По лестнице поднимали трупы умерших, поднимали и умирающих, чтобы поместить их в изолятор, если, конечно, жизнь еще теплилась в них. Этим занималась бригада занлюченных-краткосрочников, в основном набранная из курокрадов, ребят, сбежавших из фабзавуча, и прочей мелочи, осужденной за незначительные проступки, которую пытался "исправить" ГУЛАГ. Случилось так, что в течение трех-четырех дней еду и воду спускали нам военные. Заключенные из бригады обслуживания не появлялись, и парашу выносить было некому. Кто-то из зэков, побывавших в карцере, сообщил, что во время одной из стоянок парни из обслуги дорвались до водки, упились в дымину и теперь отбывают наказание. Отлично, но как быть с параша-ми, переполненными до краев, и с теми, кого донимала нужда? Староста трюма несколько раз докладывал об этом начальству, просил принять меры, - никакого впечатления. Тем временем параши разбухли, фекалии, подпираемые газами, вдруг распустились на поверхности чудовищными грибами. Мы с Картлосом Ахвледиани лежали на нижней наре в глубине трюма. Картлос, будучи биохимиком, сразу сообразил, чем все это кончится, и предложил мне перейти в конец трюма на третий ярус: лучше, мол, оттуда наблюдать, как будут взрываться параши. Я усомнился, стоит ли перебираться. Нартлос настаивал - я подчинился. Мы прихватили с собой вещи, какие были, устроились на третьем ярусе и, вроде часового, стали ждать, когда разразится назревающая катастрофа. Минут через пять начался такой грохот - я сразу вспомнил подступы к Моздоку. Грибы взрывались один за другим, как разлетается в крошево автомобильное стекло или граната. Если бы паренек из Вологды или Перми самовольно покинул пост, ему бы это сочлось за измену родине, поэтому он ни на шаг не сдвинулся с места. Сидел и геройски сносил все!.. Что с тобой, Гора, зачем рассказывать мерзости! Взял и выплеснул из себя всю грязь?! И впрямь, за мной этого не водилось! Я никогда не матерился, не сквернословил. Что бы это значило? Надо подумать! Может, с психикой что-нибудь неладное? Интересно, а что потянет за собой это воспоминание? Впрочем, такое настроение у меня было всю последнюю неделю. Это от подсознания. Что-то оно мне подсказывает, готовит меня к какому-то решению или поступку... Берегись, Гора, главное разум. Разум превыше всего! Будь по-твоему, дай мне только рассказать о Круглове и Пирия, а потом я три дня ни о чем не буду вспоминать. Договорились?.. Идет!.. В ту пору начальником Спасской тюрьмы был некий капитан Круглов, законченный садист, даже глаза у него были белые! В одной из камер сидел господин Пирия, бывший министр просвещения в том правительстве, которое по указанию Сталина провозгласило во время войны независимость Южного Азербайджана. Кончилась война, правительство бежало в Советский Союз. Тут, как известно, свое дело знали, и Пирия вместе с остальными министрами и их приспешниками загремел в лагерь. Отсюда он, в чем-то провинившись, попал в Спасскую тюрьму. Как-то раз, когда экс-министр в сопровождении надзирателя нес в нужник парашу, он вдруг заметил стоящего к нему спиной Круглова. Пирия, не долго думая, подошел и вывернул ему на голову парашу! Круглов таких шуточек не любил, и что сталось с беднягой Пирия, представить не трудно. Случай этот возымел свое действие. Во-первых, капитан больше никогда не оборачивал спину к заключенному с парашей; во-вторых, он перестал бахвалиться, как прежде: "Один Круглов - в Москве, а второй - вот он я, здесь!" Капитан имел в виду тогдашнего министра внутренних дел!.. Давай-ка вспомним дуэт Воробушкина и Удодова. Это история той поры, когда я из Спасской тюрьмы угодил в Четвертое отделение... К работе меня не допускали, а если метеослужба обещала по радио буран, попросту отправляли в карцер. В этом отделении сидел некий Симор Гольфанд, благодаря которому и не без собственного своего участия я снова оказался в Спасской тюрьме... Но сначала об отношениях Симора с полковником Воробушкиным. Родители Симора вернулись из Соединенных Штатов в Тбилиси в двадцать третьем году. Через пару лет у них родился сын Симор. Он учился в медицинском институте, когда его арестовали и дали десять лет - не знаю, по какой статье. Хотя Симор родился в Тбилиси и был советским гражданином, повел он себя по-американски. Выписал из дому микроскоп при условии, что ему дадут место микробиолога в лаборатории лагерной больницы. Это избавляло его от земляных работ на объектах. Он получил микроскоп, но начальство и не думало выполнять обещание. Прибор лежал в каптерке, а Гольфанд по-прежнему воевал с мерзлой землей. Опером у нас в отделении был полковник Воробушкин. По договору с ГУЛАГом, армия нашла возможность пристраивать старых, выживших из ума офицеров: их переводили в систему лагерей и держали до выслуги лет. Затем давали очередной чин "за безупречную службу" (в случае с Воробушкиным - генерала), соответствующую зарплату, оформляли генеральскую пенсию, и перебирался человек со своими сбережениями и пенсией в теплые края до самой смерти...
Воробушкин раз в неделю вызывал к себе в кабинет Симора и задавал ему всегда один и тот же вопрос:
– Признайтесь, с какой целью, с каким заданием послало вас в Советский Союз Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов?
– Он записывал вопрос и ждал ответа.
Ответ всегда был один:
– Я родился в Грузии. Мои родители приняли советское гражданство еще до моего рождения. Отец скончался, мать жива. Вы полагаете, что у американцев разработана технология вербовки незачатых существ?