Гора Орлиная
Шрифт:
— Спасибо! — Токарев крепко пожал руку мастеру и улыбнулся. Давние морщинки собрались, живыми узелками стянулись у его добрых глаз, таких выразительных на продолговатом худом лице.
Прежде чем уйти, Токарев еще раз посмотрел на поворотное приспособление, не удержался и вынул блокнот.
Когда он проходил мимо чугунной печи, Филька уже проснулся. С таинственным видом он что-то рассказывал окружившим его ребятам.
Взгляд художника потеплел.
Долго шел Анатолий Владимирович по Горнозаводской улице, разыскивая дом сталевара
Появился он перед окнами егоровского дома в такую минуту, когда хозяйка меньше всего ждала гостей. И без того много было хлопот. Оказывается, мальчишки позабыли выкупить хлеб, а был уже вечер, и Фаня боялась, что талоны пропадут. Она дала подзатыльник старшему и отправила в магазин, младшему сунула кусочек сахару и усадила на подоконник, а сама принялась чистить картофель.
— Мама! — крикнул Борька с подоконника. — А к нам дедушка идет. Высокий.
Фаня сидела на корточках перед чугунком. Быстро поднявшись и отряхнув подол, она разроняла картофельную шелуху, перешагнула через нее и бросилась к окну. На крыльцо поднимался высокий, сгорбившийся старик в шляпе и с палкой. Фаня услышала, как он постучал в дверь набалдашником палки, и побежала открывать.
Гость вошел в комнату, снял шляпу и, надевая ее на палку, спросил:
— Извините меня. Вы товарищ Егорова?
— Я, — ответила Фаня, отступая и следя за руками старика.
— Очень хорошо, — сказал гость, улыбаясь. — Только вы не смотрите на меня так. Разве я похож на недоброго вестника? Моя фамилия Токарев. Есть такой художник. Может, слышали? Я хочу написать ваш портрет.
Не зная что сказать, Фаня молчала.
— Товарищ Леонов посоветовал, — пояснил Анатолий Владимирович. — Вы, я думаю, возражать не станете? Это не очень много времени отнимет. Я мог бы даже у вас поработать, чтобы вам не ходить в мастерскую. У вас ведь малыши, кажется? Это ваш младший? Какой белокурый!..
— Не нужно мне портретов, — промолвила Фаня. — Да и платить нечем, по правде говоря. Так что…
— Вы меня не поняли, Фаня… Разрешите называть вас так? Меня направил заводский комитет написать портрет стахановки. Так что платить будете не вы, к вашему счастью. Да и висеть он будет не у вас в доме. Тоже, может быть, к вашему счастью.
Художник хотел развеселить Фаню, но она не улыбнулась и растерялась еще больше. Фаня никак не могла представить себе, что ее портрет может висеть в клубе завода. Она недоверчиво взглянула на Токарева. Это все Леонов, он подослал художника. Должно быть, хочет утешить. Но этим ее не утешишь.
— Я совсем и не стахановка, — сказала она. — Мне до передовых очень еще далеко. Вот эти мешают, за подол держатся.
Фаня указала на Борьку, который с любопытством разглядывал палку художника.
Анатолий Владимирович все еще стоял у порога. Фаня пододвинула табурет, извинилась, что не предложила раньше. Но он отказался сесть и чуть встревоженно спросил:
—
Фаня покраснела, чувствуя, что получилось как-то не очень гостеприимно, и еще раз пододвинула табурет. Анатолий Владимирович сел, вытащил блокнот и карандаш.
— Вы, пожалуйста, занимайтесь своим делом, — сказал он Фане, — и не обращайте на меня никакого внимания. Вы, кажется, картошку чистили? Вот и продолжайте. Я не долго. Беглый набросочек. Примериться… Такая уж привычка, знаете.
— Как же это? — смущенно спросила Фаня.
— Ничего, ничего. Вот когда я к вам в гости приду, тогда другое дело. В уголке на табуретке сидеть не стану, поближе к столу подвинусь.
Все еще испытывая неловкость, Фаня подошла к Борьке, чтобы причесать его, но Анатолий Владимирович остановил.
— Малыша-то вы не тревожьте. Я с ним поговорю. Чтобы не скучно было. А вы — к чугунку своему, пожалуйста. Вот, правильно. Как же тебя зовут, малышок?
— Борей.
— А кто у вас еще есть?
— Еще Левка… А вы что рисуете? Маму? А вы наш дедушка?
— Нет. Я ничей дедушка. А где же Левка? — спросил Анатолий Владимирович, делая набросок и уже начиная увлекаться.
Он взглядывал на Фаню и видел только ее. А разговаривая с Борькой, не очень прислушивался к его ответам.
— За хлебом пошел.
— Кто? — спросил Анатолий Владимирович.
— Да Левка же!
— Ах, вот ты о чем! Хорошие вы ребята. За хлебом надо ходить. Надо помогать маме, надо, надо, непременно надо…
Фаня давно перечистила картошку, но боялась подняться от чугунка, чтобы не помешать художнику. Услышав, о чем он говорил с сыном, тихо сказала:
— Помощники. Вот уж скоро час, как отправился. А до сих пор нету. Пора бы прийти.
Токарев вздрогнул и поднял голову, глядя на Борьку:
— А? Ты что сказал?
Фаня улыбнулась и поднялась.
— Это я. Помощника своего ругаю. Старшего. Запропастился сын…
Анатолий Владимирович посмотрел на нее.
— Как вы хорошо улыбнулись! Хорошая улыбка, русская, все бы полотно осветила.
— Рыжая я, — виновато проговорила Фаня.
— Глупости. Чудесный цвет! — Он снова взялся за карандаш.
— Мне в кухню надо. Чугунок поставить на плиту, — робко произнесла Фаня и вышла.
Когда она вернулась, художник сидел на прежнем месте, уткнувшись в блокнот, и разговаривал с Борькой. Фаня стала прибирать в комнате. Анатолий Владимирович следил за нею и схватывал какие-то новые движения, новые живые черточки в лице.
Встряхнув скатерть и снова разостлав ее, Фаня остановилась у стола, вздохнула.
— Делайте, делайте свое!
— Да уж все дела переделаны. А посланца моего-что-то нету. Хоть беги за ним. Стемнело ведь.
Только теперь Токарев почувствовал в голосе Фани тревогу. И вполне искренне посоветовал: