Гора Орлиная
Шрифт:
— Да, конечно, — согласился Николай. Они остановились у дома, где жили Громовы.
— Не зайдете ли ко мне? — спросила Софья Анатольевна, подчеркивая свою нерешительность. — Впрочем, теперь, когда Сергея Сергеевича нет, вам, возможно, не особенно приятен этот дом. — И она улыбнулась, как бы извиняя: — Таковы люди…
— А дома Анатолий Владимирович?
— А вам как бы хотелось?
— Интересно посмотреть, что у него получается, — неопределенно ответил Николай.
Они вошли.
— А знаете,
— Не стоит без хозяина, — отговорился Николай, чувствуя всю неловкость своего положения и догадываясь, что она обманула.
— Лучше я вас чаем угощу.
— Спасибо, я не люблю чай.
— Ничего иного у меня, к сожалению, нет. Разве что у папы…
Николай покраснел, застегнул свой коричневый полушубок с белой оторочкой, схватил шапку.
— Глупость какая-то получается…
— Что с вами, Николай Павлович? — удивилась она. — Я вас чем-нибудь испугала?
Николаю стало стыдно.
Софья Анатольевна попросила подождать, пока она переоденется.
Он снял полушубок, уселся в плюшевое кресло и начал рассматривать картины, ковры, цветы. В угловом простенке между окон раскинулся высокий фикус, пестревший желтыми листьями. Рядом с ним стояло пианино с позолоченными шандалами.
Вошла Софья Анатольевна — в простом строгом платье с глухим высоким воротником. Она знала, что это платье молодит ее.
— Папины наброски не стали смотреть? — спросила она. — А как вам эти картины нравятся?
— Рамы ничего…
Софья Анатольевна засмеялась.
— Папа говорит то же самое. Но он — из зависти…
— А я — из-за отсутствия вкуса?
— Вы обидчивы, — сказала она, садясь в кресло напротив и чуть склонясь набок, и вдруг спросила: — А женщины вам нравятся?
«Что она, за дурака меня принимает? Неужели я кажусь таким простачком?» — сердито подумал он и, краснея, сказал:
— Те, которые улыбаются всем, не нравятся.
— Это намек?
— Вам лучше было бы уехать с Сергеем Сергеевичем, — неожиданно сказал Николай, не отвечая на ее вопрос.
Она вскинула левую бровь, слегка пожала плечами, словно спрашивала, что это за глупость хотел он сказать. Николай почувствовал это и смутился. Он повторил свои слова, стараясь преодолеть смущение. Софье Анатольевне ничего не оставалось, как только ответить.
— В жизни всякое случается. И потом… Я человек самостоятельный. Хочу сама работать… Вы на меня смотрите так жалостливо, так снисходительно, будто я ангелок с елки… Вы знаете, я нынче осенью дрова заготовлять ездила, вместе с женами рабочих. Мужчины валили деревья, а мы обрубали ветки и сучья… Топор тяжелющий, а совсем ничего незаметно. Посмотрите на руки, ну, посмотрите же! Просто удивительно, как вы меня боитесь!
— Кто вам сказал? — спросил Николай и грубо, до
— Спасибо за доверие! — усмехнулась она, боясь пошевелить онемевшей рукой.
— До свиданья, — вставая, сказал Николай и сильно тряхнул ее побелевшую руку.
Софья Анатольевна едва не вскрикнула от боли, но сдержалась и тоже встала.
— А вы мне нравитесь, — проговорила она. — Вас можно полюбить.
Николай отпустил ее руку, пошел к двери.
— И вы уходите после того, как женщина сделала вам признание?
— Ладно, будет смеяться! — грубовато ответил он.
— А если это правда?
— Погодите, с чего началось? — искренне удивился Николай. — Мы говорили о работе…
— Вы и в самом деле боязливый! — засмеялась Софья Анатольевна.
— Вот что, — проговорил Николай сердито и подумал: «Я тебе сейчас отвечу, не будешь насмехаться!» — Уж если на то пошло, то правильно кто-то сказал, что нехорошо любить женщину, на которой стыдно жениться!
— Вот как! — с иронией, чтобы скрыть обиду, сказала Софья Анатольевна. — Вы поступаете согласно этому совету? Похвально! А вот, например, один товарищ поступил наоборот.
— Какой товарищ? — насторожился Николай.
— Один друг детства…
Приятно видеть растерянность человека, только что оскорбившего тебя. На лице Софьи Анатольевны отразилось победное ликование.
— Меня этим не убьешь, — ответил он, натягивая полушубок. — Да и вообще говоря, не всякая красивая баба имеет право соваться в чужие дела. — Он распахнул дверь и, не давая времени возразить, бросил: — Если насчет работы серьезно, — приходите, поговорим…
Софья Анатольевна остро почувствовала обиду. Ее даже защитить некому, это ужасно… Неожиданная слеза оставила едва заметный след на напудренной щеке.
— Черт с ним!
…Вечером она была у Черкашина. Вот человек, который, несомненно, поможет ей. Он еще любит. Он совсем другой. Не то что этот неуч, этот выдвиженец, как называл его Сергей Сергеевич.
Черкашин не знал, что ему делать и говорить. Он стоял у стола немного растерянный и глядел на неожиданную гостью.
Софья Анатольевна заглянула в чертеж, лежавший на столе, улыбнулась смущенно:
— Я, кажется, некстати…
— Что вы, что вы!.. — пробормотал Черкашин.
Он покраснел и принялся похлопывать линейкой по столу. Он не знал, как ему держаться с ней после того вечера.
— Но я сразу же уйду, — говорила Софья Анатольевна, стараясь преодолеть неловкость, которую все-таки испытывала в эту минуту.
— Нет, я закончил, — проговорил он смущенно. — На сегодня, по крайней мере… Труд бесконечен.
— Вы снова философствуете. Как тогда у Плетнева. Помните?
— Помню, конечно.