Горб Аполлона: Три повести
Шрифт:
— Бабушка, у тебя буржуазный вкус!
— Это у меня-то? У нас считалось мещанством носить кольца и всяческие украшения, краситься.
— А что это такое «мещанство»? — спросила серьёзно Машенька, хотя смех ещё не сошёл с её лица. Моё первоначальное изумление сменилось размышлением, думаю, как всё объяснить? Как им понять, что самая молодость на войну пришлась, как нас готовили к жертвам… быть скромными… Как сказать этим молодым американкам, во что мы свято верили? Прюнелевые туфельки по булыжникам и перекрашенные, перелицованные платья носили. Я махнула рукой, думаю, глупо выставляться, нотации читать, где мы оказались с нашими идеалами? И что из того, что мы
Нужно приспосабливаться и понять: что к чему? У них свои молодые мысли. Конечно, бесстыдство я не поощряю, но и от моды никуда не денешься. Наш разговор с Машей про штаны закончился тем, что я вместе с ней купила себе брюки в мелкую поло–сочку. Отвыкать приходится от платьев с оборочками и листиками.
Уже в первый месяц оделась с ног до головы, по— иностранному и, если бы я, так вырядившись в деревню явилась, меня бы признали за американку.
И сама меняешься и чувства все пересматриваются. С самого первого дня внуки и дочка всё переделать меня пытаются, а я целый век жила непеределанная. Мало помалу, с трудом и размышлениями я начала преодолевать свои привычки, хоть мне и не хочется в этом признаваться, но дети хотят, чтобы я именно об этом рассказывала.
Ещё в первый месяц моего американского житья к дочке приехал её знакомый литературный профессор, и мы отправились на Кейп–код. Все говорили: Кейп–Код! Кейп— Код! Тресковый «колыбельный» мыс, там действие «Моби Дика» происходило. Курорт! Что, думаю, это такое? Длинная песчаная коса, врезающаяся в море, с маленькими деревянными домиками, с заскорузлыми просоленными сосёнками, ничего особенного. У нас в Карелии красивее. И разве это наши Сочи, с пальмами и белыми дворцами?! Разве это Гагры? Одна пародия на курорт. Немного похоже на Карелию, но не те камни, хотя тут есть океан. На самом краю этого Кода, в небольшом городке зашли в ресторан, такой шикарный, с медалями и наградами за лучшие рыбные угощения. Рыбьи чучела по стенам развешаны.
Лена говорит:
— Выбирай, мама, что хочешь: рыбу, устриц, тюну, лобстеров, мясо… Ну, что хочешь? Это… это или это?
— Да что дадут! — отвечаю я.
Профессор вдруг так сочувственно говорит дочке:
— Вот видите, как в России, — «что дадут», всё примем, всё съедим, и никакой ответственности. «Сказали, дают…» Такая российская убогость.
Они с дочкой долго обсуждали, почему я так сказала?
А почему я так сказала? Да потому, что так привыкла. Я верила в то, что говорили. Привыкла, что ты ничегошеньки не стоишь ни для кого, везде тебя унизят, оскорбят, обхамят. Это у нас так принято — и привыкаешь.
Сейчас у меня уже меньше стало самоунижения. Иногда даже удивляюсь на себя, как поменялось моё ощущение. Мне теперь иногда становится стыдно, что мы, русские, с одной стороны, всё к дверям жмемся с железной кружкой, а с другой, напускаем на себя бог знает какую важность. Как в стихах Ахматовой:
Но в мире нет людей бесслёзней, Надменнее и проще нас.У моей американской внучки Маши совсем нет — «что дадут, то и возьму». Пошла она устраиваться в модный магазин на летнюю работу — продавать их вещи. Оделась, как всегда в удивительное, на этот раз в ночную рубашку с тонкими бретельками, ногти вымазала синя–чёрным лаком, волосы мелким бесом по лицу и плечам раскидала.
— Маша, ты так идёшь на работу устраиваться? — спросила я.
— Да, бабушка, я иду в самый роскошный, дорогой магазин, хочу там поработать летом продавцом. Мне хочется быть именно в таком магазине, где есть красивые вещи.
Я в удивлении посмотрела на неё, но ничего не сказала, я уже начала привыкать к их неограниченности. Любопытно, чем кончится этот поход?
Маша вернулась с интервью и сказала, что хозяева предложили ей меньше денег, чем она запросила. «Ну, и что?»
— Я повернулась и ушла, — сказала Маша.
— Так и ушла? Не согласившись? — удивилась я. Они тебя брали?
— Да, но я им сказала, что мне этого мало, и хотя работа в их магазине мне нравится, но я хочу получать больше.
Я смотрела на неё с каким-то смешанным чувством страха и восхищения:
— Ты прямо так и сказала, что мало денег вы мне даёте?
— Да, так и сказала, вы мне даёте не столько денег, сколько я хочу.
— Маша, да как же так можно требовать, может, у них больше нету? Ведь ты же хотела там работать, почему же не согласиться?
— Бабушка, но ведь я хочу работать за то, что я считаю нужным.
Я стою разинув рот, смотрю на весь её гордый, разлохмаченный вид, про себя удивляюсь, а она продолжает:
— Но, бабушка, только я вышла из магазина, как хозяйка меня догнала, позвала обратно и предложила мне столько, сколько я хотела. Теперь целое лето я буду наслаждаться продажей изумительных шарфов и сумочек. И более того, они сказали, что за хорошую работу я буду ещё дополнительно получать от магазина разные подарки. Бабушка, важно, как держать себя!
Вот тебе, на! И почему-то у меня радостно забилось сердце от такого Машиного дерзновения.
В конце лета Маша получила обещанные награды, подарила мне и матери по шёлковому серебристо–серому нашейному платку, вручную расписанному, а себе оставила кожаную коричневую сумку в виде мешка с разными карманами, какой-то дорогой фирмы. Что хотела, то и получила. «Что дадут» — не взяла.
Учись, бабка!
И чем Америка берёт?! Очень заботятся о человеке, а там люди сами по себе. Никогда из книг не научишься тому, чего своими глазами не увидишь и не прочувствуешь на себе действие достойного отношения. В России смотрят на тебя, как на существо слабое, старое, «ну, что с него взять, он старый», вроде как низшее существо. Часто прямо в лицо говорят и по телевизору, и в газетах: — давайте дорогу молодым, старые идите на пенсию, не мешайтесь под ногами на дороге. Вы уже лишние. Молодые снисходительно к старым относятся, с какой-то жалостью, как к маленьким детям. Что с ним разговаривать? Ему уже столько лет. А ведь жизнь раскачивается наоборот, в сторону мудрости. Тут возрастом тебя никто не попрекает, наоборот, говорят вам приятные вещи. Мои американские внуки слышать не хотят, что я старая. Такая разница! Я и вправду тут помолодела. Меня Маша даже на концерт рок— музыки приглашала.
Вот какой разговор у меня как-то раз с ними произошёл:
— Маша, что это за музыка, когда негры кричат, бегают по сцене, как шальные?
— Рэп, бабушка. Это современные песни, они нам нравятся.
— Про что же это они распевают в этом рэпе?
— Про жизнь в Нью–Йорке, про любовь, бабушка, про политику, неравенство.
— У нас в деревне парни под гармошку так же орали, тоже в рэпе, в темпе взвизгивали и подпрыгивали. Пыль из-под сапог, как из-под коней вылетала, друг за другом по кругу отчебучивали, и тоже выкрикивали разные лозунги.