Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция
Шрифт:
Были ли у Горбачева другие соперники? До появления Михаила Сергеевича самым молодым членом политбюро был Григорий Васильевич Романов. Он тринадцать лет служил первым секретарем Ленинградского обкома.
В 1972 году в Москву приезжал премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Принимавший его глава правительства Косыгин заметил:
— Имейте в виду, что основной фигурой в будущей политической жизни Советского Союза будет Романов.
В 1976 году Брежнев сказал руководителю Польши Эдварду Гереку, что на роль преемника наметил Романова.
Андропов перевел Григория Васильевича
Но у Романова в любом случае не было шансов. Он был достаточно серым чиновником и не имел поддержки в политбюро.
Посол Федеративной Республики Германия в Советском Союзе Андреас Майер-Ландрут вспоминал свою незабываемую встречу с Романовым. Григорий Васильевич прочитал подготовленную ему речь насчет того, что раз ФРГ ставит у себя ракеты средней дальности, значит, желает развязать мировую войну. А Майер-Ландрут утром по транзисторному приемнику услышал, что в Женеве наконец начались переговоры советской и американской делегаций о ракетах средней дальности. И сказал Романову, что не исключает возможности компромисса в Женеве.
— Нет! Это невозможно, — отрезал Романов.
Посол вдруг предложил:
— Господин Романов, давайте пари.
Тот опешил от подобной вольности:
— Никакого пари!
Первый секретарь обкома дочитал то, что ему написали о ракетах средней дальности, и перешел к разговору о ситуации в городе. Сказал, что в Ленинграде все есть, и перечислил: есть масло, есть яйца, есть лук. Но тут поправился:
— Нет, кажется, лука нет. Но скоро будет.
Он дочитал заготовленные помощниками бумаги до конца и распорядился:
— А теперь перевод.
Майер-Ландрут, прекрасно говоривший по-русски, сказал:
— Перевода не нужно, я прекрасно вас понял.
Романов растерялся:
— А у меня написано: перевод…
«Работать с Романовым было несладко, — вспоминал тогдашний секретарь Ленинградского обкома Василий Георгиевич Захаров. — Он мог неделями не принимать, но решать вопросы самостоятельно не позволял. Нередко сам звонил по поводу какого-то проведенного мероприятия, о котором сообщалось в печати, и задавал обычный вопрос:
— Кто разрешил?
О результате он не спрашивал, главное — разрешал ли он!»
Ленинградская интеллигенция Романова ненавидела и презирала.
«Культуру он знал поверхностно, если не сказать плохо, — рассказывал Василий Захаров. — В театрах, филармонии и других культурных центрах практически не бывал… Он знакомился с культурой лишь через художественных руководителей или директоров театров, которые в его понимании были или хорошими, или плохими, причем по его сугубо субъективным оценкам… Переубедить его в чем-то было невозможно…»
Романов недовольно спрашивал Захарова:
— Зачем к тебе ходит Товстоногов?
Георгий Александрович Товстоногов, один из самых ярких советских режиссеров, возглавлял Большой драматический театр. Захаров пояснил первому секретарю обкома, что театр вернулся с длительных зарубежных гастролей, получивших высокую оценку зарубежной театральной общественности и прессы…
— Почему он к тебе ходит? — Романов подозрительно смотрел на своего подчиненного.
— Я веду в обкоме культуру, — объяснил Захаров. — А вы Товстоногова, кстати, не принимаете вообще.
— И не приму! Когда он был депутатом Верховного Совета, однажды мы с ним весь обеденный перерыв гуляли по Кремлю и беседовали на различные темы. Мне не нравятся многие его взгляды на политику и вопросы сегодняшней жизни, — с возмущением сказал Романов.
Другой характерный случай. Руководители обкома отправились на премьеру в Кировский театр. Во время второго действия Захарова пригласили к смольнинскому телефону. Звонил первый секретарь. Он недовольно спросил:
— Где ты?
Хотя отлично знал, где находится его подчиненный, ведь его соединили с театром. Захаров объяснил. В ответ:
— Что вам — на работе делать нечего?..
Иногда Романов просто распалялся:
— Зачем ты ходишь на концерты Райкина? Это такой же деятель-критикан…
Аркадий Исаакович Райкин не выдержал давления ленинградского начальства и вместе со своим театром вынужден был покинуть родной город и перебраться в Москву, благо Брежнев знал его еще с военных лет и охотно помог. Писатель Даниил Александрович Гранин в перестроечные годы написал иронический роман, в котором низкорослый областной вождь — все узнали Романова — от постоянного вранья превращается в карлика.
Но дело было не только в том, что деятели культуры на дух не переносили Романова.
В 1974 году Григорий Васильевич выдавал замуж младшую дочь. Свадьба прошла на даче первого секретаря обкома. Но по стране пошли разговоры о небывалой пышности торжества, говорили, что по приказу Романова из Эрмитажа на свадьбу доставили уникальный столовый сервиз и пьяные гости на радостях разбили драгоценную посуду. Романов был убежден, что эти слухи — работа западных спецслужб. Есть и другая версия: московские политики погубили репутацию опасного соперника.
С появлением Григория Васильевича в руководстве партии возник еще один человек, который со временем мог претендовать на первые роли. Хотя бы в силу возраста перед Романовым открывались известные перспективы — помимо Горбачева остальные были минимум на десять лет старше и давно пересекли пенсионный рубеж. Тем более что Романов представлял крупную партийную организацию и был специалистом в промышленной сфере, а не в сельской, как Горбачев.
Именно поэтому Григорий Васильевич не вызывал теплых чувств у товарищей по совместной борьбе за идеалы развитого социализма. Перевод в Москву оказался для Романова роковым. Москвичи встретили его настороженно. Косыгин к тому времени уже ушел в мир иной. Других влиятельных выходцев из Ленинграда в ЦК и в правительстве не было. Романов оказался в полной изоляции — без своей команды и без поддержки. Говорят, что он к тому же злоупотреблял горячительными напитками и ему не удалось скрыть это от товарищей по партии.