Горбатая гора (сборник)
Шрифт:
Свет с улицы сочился сквозь широкое окно и падал на отливающую металлом седину мастера. Он уже начал убирать шпоры со стойки.
Невозмутимость Баттса раззадорила Маддимэна. Он выписал чек, потратив все деньги, которые они получили после возвращения налогов.
И игра почти стоила свеч. Инес сказала мужу:
— А теперь представь, что я их надену сегодня ночью в постель!
Она, кстати, так и сделала, но он, наткнувшись на холодную сталь, стянул с жены шпоры и, смеясь, отнес их в дальний угол комнаты.
— Хи-хи, — сказал Маддимэн — Ща комета прилетит.
Но потом он долго лежал без сна, размышляя, как лучше спрятать счета, чтобы Инес не заметила.
В
Когда она подъехала поближе, Коди Джо освобождал площадку от пустых коробок, а миссис Фриз рассказывала Скроупу, что на ферме в дальней балке есть один бык, у которого гниет копыто, и лечить животное там бесполезно — надо приехать и забрать его оттуда.
Скроуп посмотрел на Инес без всякого выражения.
— Как дела, Кар? — Рыжие волосы у нее были как у ведьмы, а шляпа осталась дома на вешалке.
— Помаленьку. А у тебя как?
— Все путем. Саттон просил меня съездить узнать — ничего, если мы приведем пижонов не в пятницу, а в субботу? В пятницу ему надо посидеть с налоговым инспектором. Они ведь не дают нам выбрать день по собственному усмотрению. Говорят, что наше ранчо — увеселительное заведение.
— Если так и дальше пойдет, то все здешние ранчо можно будет так назвать. Я, например, просто с ума схожу от веселья. Пойдем, кофейку попьем. Привяжи свою лошадь.
— Шпоры-то знатные, — заметила миссис Фриз.
Инесс подумала, что эта женщина просто рождена для охранной службы: ей было уже под семьдесят, седые волосы коротко подстрижены, руки узловатые, как у старого ковбоя. Кар говорил, что все слова, которые знает старуха, можно записать на бумаге для самокрутки — и еще останется место для изречения из Библии. Никто сроду не слышал про мистера Фриза — не иначе, как убит и спрятан под ковриком. Было в миссис Фриз нечто такое, чего Инес не любила — ни сейчас, ни прежде. Старуха напоминала ей канат, который все натягивают, пока он не порвется.
Скроуп, хромая, подошел поближе и потрогал шпору. Он поднял глаза на Инес, открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь эдакое, но молча остановился и почесал свою покрытую рубцами шею. В голове был какой-то странный непонятный шум — как помехи в радиоприемнике.
— Саттон подарил их мне на день рождения, с опозданием где-то на две недели. — Инес спешилась и пошла за хозяином на кухню, где царил беспорядок. — Эти слуги думают, я все стерплю, раз я никогда не поднимаю шума. Да в домиках для приезжих — куча клопов. Я и говорю Джаней: выведи их — хоть вакуумом, хоть чем. А она давай мне подробно рассказывать — да от этого стошнить может! — как клопы шастают по дому, и все такое. А гости что могли подумать? — Конец света, не иначе.
Скроуп начал молоть кофейные зерна на старой кофемолке, поднимавшей облако пахучей пыли. Голова его раскалывалась, но он продолжал глядеть на гостью, чувствуя какое-то непонятное возбуждение и позабыв свои обиды на Джери.
Инес заметила сковороду наполовину наполненную топленым беконным салом, на котором явно не один раз что-то жарили. Повсюду валялись какие-то пакеты, пустые и полупустые, с крекерами, с хрустяшками, с треугольными кукурузными чипсами, пустые бутылочки из-под каких-то жидкостей, липкая кожура, огрызки печенья, пустые баночки из-под пудинга. Кар Скроуп, небось, года два, с тех пор, как ушла Джери, не ел горячей пищи. Дрозд постучал в окошко, желая спрятаться от собственного отражения.
— Кар, дай-ка я приведу сюда Джаней Бакс, и пусть она тут приберет. Джаней берет за это десять долларов час.
Пол был весь в крошках — ну прямо настоящее логово дикого кабана. Инес удивилась: неужто миссис Фриз настолько утратила женскую природу, что даже это ее не беспокоит?
Скроуп натянуто усмехнулся.
— Боюсь, что твоя Джаней умрет от ужаса.
Он не мог объяснить, какие муки одиночества пробуждал в нем вид чистой кухни. А уж если там готовили что-то из пшеничных хлопьев и солнечные лучи отражались в белой тарелке — тут ему просто выть хотелось.
— Ну так что начет субботы? В полдень у Грязных Вод или у Глинистого омута, договорились? Там пасется пятьдесят коров, которых надо отогнать, а мы их придерживаем, чтобы не упали цены на рынке. Дела и так шли плохо. А теперь стали еще хуже. Слышал, что основали Общество владельцев коровников Северного плато? Но я лично сомневаюсь, что от этого будет толк. Да оклей мы хоть всю страну, от Нью-Йорка до Сан-Франциско, плакатами «Ешьте говядину!», — это любви к мясу людям не прибавит.
— Ну так что скажете, миссис Ф.? Насчет субботы? — С этими словами Кар зачерпнул из мешка горсть чего-то оранжевого, очень похожего на личинки, и стал это жевать. Усы его окрасились таким же цветом.
Инес просто не знала, куда девать глаза, — так скверно все обстояло и с комнатой, и с ее обитателями. Она предпочла перевести взгляд на пса, бегавшего по двору за окном.
— Грязные Воды лучше. Вид там поинтереснее, — пробормотала миссис Фриз.
А Инес подумала, что Кар Скроуп как раз на полпути к полной деградации. Он может закончить так, как тот сумасшедший старикан, которого она в детстве видела во Всенощной Балке. Она каталась тогда верхом с отцом и братьями, и в нескольких милях от дома они заметили среди балки покосившийся домик. Из дома им навстречу вышел заляпанный какой-то жратвой, нетвердо стоящий на ногах пьянчуга с коростой на глазах, и разило от него за тридцать шагов. Отец начал расспрашивать его, где они находятся, но старик только бормотал: «Э-э?.. Э-э-э-э», — и вдруг они увидели, как его штаны прямо у них на глазах намокли. Отец отвернулся и повел детей на холм, но этот случай запомнился Инес.
«Вы только посмотрите, — сказал тогда ее брат Сэм. — Он ходит по-маленькому прямо себе в штаны. А воняет от него так, будто он ходит туда же и по-большому».
«А ведь был исправный фермер, — заметил отец, — но жена померла — и вот, полюбуйтесь, теперь он — старый кабан у себя в логове. Держитесь отсюда подальше».
Инес подумала, что есть в мужчинах такое: до поры до времени всё преодолевают, как будто переходят через ущелья обстоятельств, и вдруг срываются и превращаются в моральные развалины.