Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Шрифт:
Она сияла. Он стиснул ее страстно до безвкусицы, не помня, что здесь всюду знакомые. Она лепетала что-то радостное, но слова были излишни. Только одна фразочка ее почему-то засела в памяти: "А это Вася, мой муж".
– Я ему столько о тебе рассказывала!
– и по тому, как мрачный Вася играл желваками, было видно, что порассказала-таки, какой у нее в провинциальной дыре остался умный дедушка-Сабуров, она и сейчас им хвасталась: "Он нас по музею поводит - ты не представляешь, до чего интересно!" - и обращала сияющее, самое родное в мире лицо к своему милому дедуле: "Правда, Вася похож на барсука?" - женщины обожают всякую живность. "Ну конечно, вылитый барсук". Молодость без таланта оказалась сильнее, чем женатый талант без должности.
Нет ничего вернее и спасительнее автоматики: он был давно мертв, а щетина росла, а язык болтал. Перенести можно все, если остаться автоматом - сознавать лишь то, что видишь глазами, и ни в коем разе не видеть себя со стороны -
...Областной музей дорогие товарищи туристы возведен на средства некоего купца платонически влюбившегося в культуру благодаря общению с одним моим гениальным однофамильцем и предтечей оный меценат не пощадил капиталу дабы российское Захолустье могло вкушать от плодов Цивилизации а посему и насовмещал целую кучу разных плодов и стилей да вы у себя в столицах конешно и пошибче видали но для нашей дыры хе-хе вы уж простите старика коли лишнего наболтаю не мне вам объяснять что вон те кариатиды стянуты с Акрополя а вон энти колонны из Персеполиса обратите внимание на сочные капители из разъяренных бычьих голов даже ноздри имеют форму разъяренных запятых а от этих росписей по фризу ниточка явно тянется к египетским Фивам такой и должна быть культура братских народов а стеклянные двери ведущие словно бы в присутственное место уже достижение нашей великой эпохи как видите у выходящих видна только верхняя часть в виде бюстов так сказать мне здесь однажды попались навстречу сразу трое два ханурика в кепочках суетились вокруг третьего а он двигался между ними скрестив руки на груди я такого достоинства сроду не видал а когда вся троица появилась из-за двери оказалось что ханурики несут бюст Петра Ильича Чайковского повалили его в пикап рожей вниз а он так и не удостоил их взглядом и я понял что чувство собственного достоинства иногда может стоить жизни но я опять заболтался известно старость не радость итак музей как и театр начинается с вешалки ага не раздевают потому что не топят оно и без того оттепель видите что значит дыра вы наверно заметили что некоторые обитатели провинциальных дыр любят изображать из себя туристов на денек заехавших в свою дыру из Парижа делают вид будто все здесь их ужасно забавляет но меня ничто здесь не забавляет потому что мне в Париж не возвращаться из дыры извините я вышел в дыре и отойду и похоронят меня не на кладбище а на комбинате эдак-то ну да господь с ним опять дедуля заболтался вы на энтот бок не глядите опосля Лувра вам ни к лешему "Портрет неизвестного" работы неизвестного художника "Автопортрет неизвестного с палитрой" хотя ему больше подошел бы "Автопортрет с поллитрой" а этой милой девушке понравился Бурлюк написан как будто пластилином но вот она заметила что мы на нее смотрим и уже кокетничает уже смотрится в стекло на картине поправляет прическу так и нужно в искусстве нужно видеть себя а молодой человек навалился локтями на витрину готовьтесь сейчас служительница сделает ему выговор и поделом нужно уметь наслаждаться стоя заметьте какую глупую рожу скорчил он в ответ своим нелепым видом желает показать нелепость ее претензий мы находимся на пороге зала слепков то есть отражений с отражений жертвователь желал чтобы обитатели Захолустья могли собственноглазно узреть гипсовые копии необрезанных микеланджеловских Давидов Афин из Афин колонну с Парфенону в масштабе один к трем ага статуи заменены выставкой достижений агропрома наши кишки желают пожрать и кесарево и богово ну да я старый музейный пациент и по памяти все помню по молодому делу важивал сюда девушек дозволенная нагота сближает хотя при совсем уж простом отношении к наготе исчезает возвышенная любовь она возможна только как преодоленное отвращение к телу да-да небесной любви не может быть если ты совсем не отличаешь чистых помыслов от нечистых если очень уж любишь человеческое тело Бенвенуто Челлини писал что у его статуи были прекрасные детородные части а я вот в детстве думал что стыдно и дурно это одно и то же красть стыдно и иметь какой-нибудь ненужный орган так же стыдно хотя моя бабушка называла его очень ласково крантик ох старый хрен опять болтаю незнамо что только девочку смущаю ишь закраснелась чисто маков бутончик на произведение искусства следует смотреть чистым бескорыстным взором хотя если искусство должно активно вмешиваться в жизнь если положено ненавидеть литературного бюрократа и проливать слезы над литературным страдальцем то следует и вожделеть к статуям ох опять язык без костей на печку старинушке пора а то всюю поясницу разломило не иначе к оттепели пойти пареных отрубей приложить а вы деточки любите друг друга ты Васенька ее жалей она мне (всхлип) заместо внученьки была...
И все. И снова он остался один среди оттепели.
...Кто устоит против разлуки, соблазна новых барсуков...
Ему пока что удавалось не понимать, что происходит.
По противоположной стороне улицы ехала "Волга", на крыше которой торчала беспокойно озиравшаяся человеческая голова, и его это нисколько не удивляло, но автоматика разглядела сквозь стекла хозяина головы, шагающего позади машины примерно с той же скоростью. За ним виднелся плакат общества "Знание": состоится лекция "Питайтесь иррационально". Ему было все равно, однако дотошная автоматика и это распутала: следовало читать "Питайтесь рационально". Еще афиша: "Экстрасенсы, колдуны, ворожеи. Принципы их работы", - это Дворец культуры пищевиков, цитадель всего самого передового. Выросло само собой: повышение биополя, включение космического разума, супраментальная медитация с нарушением пространства и причинности, в мир привидений, барабашек, ведьм, дьяволов, леших, призраков приглашал крупнейший исследователь полтергейста. В женской консультации принимал астролог, в театре Ленинского комсомола встречались со снежным человеком, - освобожденный кретинизм наконец-то вырвался из растаявшей ледяной клетки.
Навстречу вышагивали люди-автоматы, внушавшие ему ужас тем, что им до него нет никакого дела, но в присутствии свидетелей автоматика по-прежнему управляла его лицом, и не было никакой возможности узнать, что внутри него в бетонном склепе мечется мокрый взъерошенный зверек, который и есть он. А мысль лихорадочно шарила по вселенной в поисках уголка, где можно было бы затаиться... нет - где до него кому-то было дело, и родной дом - больничный барак - почему-то вспомнился в последнюю очередь, и его охватил новый ужас, что все там умерли.
...Наталья в гробу... Она и в постели была готовый мертвец... Может, и Аркаша... Ведь и открыть будет некому...
Лишь автоматика не позволяла ему броситься бегом, и она же подсказала, для чего нужен телефон-автомат. Из его стеклянной кабины пыталась выбраться старушка - шарила руками по стеклам, то по одной стенке, то по другой, приседала, отыскивая выход внизу, - и сообразительная автоматика догадалась, что она моет стекла. Господи, сделай так, чтобы у меня была двушка, только не сердись, мне нужно еще, чтобы телефон был исправен, и больше я тебя ни о чем не попрошу, только пусть она ответит...
Сомневаться в их смерти было уже невозможно, и он прижимал трубку к уху просто для того, чтобы делать какое-то усилие. Но когда в трубке вдруг раздался Натальин голос, его снова поразила немота - только в последний миг его прорвало:
– Алло, алло, это Андрей!..
– Что с ним?!
– Ничего, это же я, Андрей...
– Это не его голос!
– Ну что ты выдумываешь!
– Ф-фух... Теперь узнала. У тебя такой голос был - ужас!
– Как ты там?..
– Ничего, лучше. Уже хожу понемножку.
– А Аркаша?
– Тоже ничего. Уже поел немножко.
– Прости меня, пожалуйста, ты можешь меня простить?..
С тем он и на кухне примостился перед нею на коленях и целовал ее мертвенно холодные руки, которыми она только что с безошибочностью автомата крошила морковные огнетушители, и твердил как одержимый: прости меня, я знаю, мне нет прощения, но ты все равно прости, а она конфузливо прятала руки: для морковки я всегда надеваю резиновые перчатки, а то руки потом не отмоешь, придется лимонной кислотой, что ты такое говоришь, ты с ума сошел, без тебя я себе была бы в тягость, и ее слезы щекотали ему шею, и ему тоже хотелось заплакать, но что-то в нем стиснулось, как после беседы с Сидоровым, и он продолжал твердить всухую: нет, ты прости, ну простишь, ну простишь?..
И вдруг с отчаянием вскинул голову:
– Зачем ты мне внушила, что мне все позволено?
Он старался не видеть ее родимых пятен, подмешивающих житейский мусор в его чистое отчаяние.
– Я тебя любила. Я не умею воспитывать тех, кого люблю.
– Да, с моей бесхозной душой никому не управиться...
И воцарились в доме совет да любовь. И Наталья легла в постель, снова сделавшись похожей на покойницу, и бледный Аркаша взялся за книгу - и Сабуров понял, что здесь ему ничего не угрожает... И когда он успокоился, ему с запредельной ясностью открылось, что есть такое его жизнь.
Он заметался по кухне, выдвигая ящики, разыскивая неведомо что. Душевная боль достигла такой силы, что он тихонько поскуливал и торопливо клацал зубами, словно от нестерпимого холода. Что ты ищешь, из другой комнаты интересовалась Наталья, и даже столь косвенное присутствие свидетеля на мгновение включало автоматику, и он отвечал как ни в чем не бывало, даже с ленцой: да тут... Когда ему попался великолепно заостренный кухонный нож, показалось, что именно это ему и нужно, и он, воровато оглянувшись, приставил острие к тому месту, где обычно ощущал раскаленный гвоздь, и надавил. Но мерзкий хруст и боль каждый раз на миг возвращали его к обыденности, и он начинал понимать, что вот это стол, это кухонный нож, и он, Сабуров, проделывает с ним какие-то дикие штуки... Но стоило отнять острие, и душевная боль возвращалась с прежней непереносимой силой, и взгляд снова затравленно метался в поисках спасения.
За гомеопатическими коробочками попались на глаза Натальины снотворные таблетки - ряд прозрачных юрточек на блестящей фольге. Пригнувшись, он принялся выдавливать их себе на ладонь, словно заряжая наган под пулями противника. Таблетки сразу же присосались к языку, щекам, и пришлось, приплясывая от нетерпения, выпить вторую чашку, чтобы они отклеились.
И такое успокоение снизошло на него... Он понимал лишь одно: боль прошла, и страшился лишь одного: она может вернуться.
Умиротворенный, словно купец после бани, он побродил по квартире, присаживался, что-то перелистывал, прислушиваясь лишь к одному: не возвращается ли боль. Наталья наблюдала за ним с любовной успокоенностью.