Горбатый медведь. Книга 2
Шрифт:
— Приходите вечерком, потолкуем. Не позабудьте захватить на пару бутылок живой воды.
Пришли вечером. Водолив мигнул и пригласил следовать за ним.
Выйдя вниз по реке за черту города, водолив указал на большую лодку с деревянными дугами для брезентовой или берестяной крыши.
Маврикий подал деньги.
— Премного благодарен. Все равно теперь она ничья. Вы не возьмете, другие угонят.
Пересчитав деньги, он поблагодарил еще раз. Денег было больше, чем он думал. Когда счастливые обладатели лодки, которую с небольшим преувеличением можно было назвать
Матери с легким сердцем расстались с сыновьями. Тура и Тобол были тихими реками.
Когда Тюмень осталась довольно далеко, путешественникам нужно было позаботиться о бересте для укрытия от дождя.
В июле береста с трудом отставала от ствола дерева. Наблюдавший за Виктором и Маврикием старик, убедившись, что их можно не опасаться, вышел из кустов и сказал:
— Зряшное дело это, ребята. У меня надранная береста есть. А у вас чем я поживлюсь?
— Мы заплатим, — предложил Маврикий, оставив «зряшное дело».
Старик добродушно рассмеялся.
— На что мне деньги в лесу! Нет ли жерлиц у вас на большую рыбу?
— Есть, есть. Всякие есть, — сказал обрадованно Виктор, зная, что деньги еще могут очень и очень пригодиться в пути.
— Тогда и не о чем толковать. Вот она, береста-то. Берите, сколько желательно. — Он указал на старый чум. — Не бойтесь, не бойтесь. Мое пристанище. Их у меня многонько по всему берегу наставлено. Где ночь застанет, в том чуме и сплю.
Разговорчивый старик жил в трех верстах вниз по течению Туры, в заброшенном доме, куда в старые годы наезжал его хозяин с господами поохотиться, половить рыбу и попировать.
Рассказывая о себе, старик помог приладить бересту к дугам лодки, боязливо спросил:
— А какая сейчас власть в городе Тюмени?
— Колчака. Адмирала Колчака.
— Ага-га-га-га… — замотал старик головой. — Из магометанов, значит, выбрали. Ну что ж, всякая вера — вера, если она вера.
Когда работа была закончена, Виктор принес дюжину крупных жерлиц.
— Да что ты, сердечный… Куда столько? Разве я похожу на бессовестного?
Он отобрал три жерлицы. Потом соблазнился четвертой. Виктор положил на берег остальные. Старику было стыдно взять столько и жаль потерять такое богатство.
— Тогда, может, хоть морду возьмете в придачу.
Виктор отказался и позвал Маврикия в лодку. Когда лодка была уже на плаву, старик снова спросил:
— А магометан-то этот из белых или из красных?
— Из грязных, — сказал Виктор.
— Ага-га-га, — прошамкал старик и задумался.
Течение на Туре, как и на всех реках, не одинаково. Здесь, в излучине, оно было быстрым. Открылись новые берега. Богатые леса. Малозаселенный край. Не так уж далеко отсюда Тюмень и железная дорога, а кажется, что здесь совсем другая страна, где не все знают, какая теперь власть. Как странно.
А почему странно? Через три дня и наши путешественники не будут знать, какая власть в Тюмени.
Зачем думать об этом? Нужно любоваться бескрайним привольем, радоваться берестяной каюте без единой щелочки, быть благодарным за то, что светит солнце, за то, что воздух чист, за то, что рыба чуть ли не сама заскакивает в лодку.
Вот, Маврикий, и пришло к тебе настоящее речное путешествие. Не беда, что этот «пароход» не дымит, зато он не стоит на месте.
«Ах, тетя Катя, как я помню, как я ценю все, что ты сделала для меня!»
Виктор растянулся на носу и тоже думает о своем. В мыслях он далеко от Туры, где-то на Миссисипи или какой-то далекой другой реке, в стране, о которой он все чаще и чаще размышляет.
Лодка опять пошла медленнее, поворачиваясь то боком, то кормой, то снова носом по течению.
— Я думаю, — говорит, не оборачиваясь, Виктор, — что России больше нет и никогда не будет.
Маврикий не понимает, почему Виктору пришло такое в голову.
— Как может не быть России, когда есть мы? Русские.
Ничего не ответил Виктор и снова уплыл в мыслях за океан.
Много скрипучих телег двигалось по направлению к Тобольску. Двигались и три телеги Сидора Непрелова. «Добро», взятое им, наполовину оказалось смешным грузом. Зачем нужно было в Сибирь везти кадушки для солки огурцов и капусты, куль лаптей, когда здесь ходят только в кожаной обуви? Как могло взбрести в неглупую мужичью голову взять с собой три улья пчел, зашитых в ряднину? А зачем с собой тащить старый ведерный сепаратор?
Алчность была жалка и бесцельна. Он не скоро, но понял, что, теряя ферму, глупо спасать формы для выдавливания фунтовых кружков масла с фирменным названием.
Кое-что ему удалось сбыть за бесценок или отдать за постой, а остальное пришлось бросить.
Теперь он ехал сравнительно налегке. У него нашлось место для матери Виктора — Веры Петровны Гоголевой, очень понравившейся Любови Матвеевне веселостью характера и умением не падать духом в трудные минуты.
Сидор считал Тобольск последним городом, дальше которого отступать не будут. Отсюда после передышки вместе с японской армией Колчак пройдет всю Расею «наскрозь до Дермаии». Так ему говорили не двое, не трое, а множество знающих беженцев из господ и богатых людей.
Двести восемьдесят верст от Тюмени до Тобольска не такое уж большое расстояние, если путник едет на перекладных.
Непреловы ехали на измученных лошадях, прошедших от Мильвы свыше тысячи верст. Дорога с дневками заняла почти десять дней. Плывущие на лодке и ночующие в ней, боясь потерять ее, опередили своих матерей. И если б не сказочные берега Тобола, где можно и теперь охотиться луком и стрелами, где неизвестные, могучие, похожие на тополя деревья образуют в самом прямом смысле волшебные светлые леса, которые манят вглубь и пугают звонким шелестом листьев, которые кажутся вычеканенными из какого-то темно-зеленого металла, то дорога была бы короче.