Горбун лорда Кромвеля

Сэнсом Кристофер Дж.

– Значит, вы хотите изменить все установления церкви?

– Да, именно этого мы добиваемся, – кивнул я. – Скажите, брат, вы действительно верите, подобно старому брату Полу, что мир катится к своему концу и день Страшного Суда уже недалек?

– Это убеждение является основополагающим для христианской церкви.

– Но разве это возможно? – вопросил я, подавшись вперед. – Неужели мир, созданный по воле Господа, будет уничтожен?

– В этом мире католическая церковь нередко оставалась единственным источником света, – заявил брат Гай, в волнении сцепив свои длинные пальцы. – Ее доктрины и обряды превращают разобщенных людей в человечество, которое следует по пути, указанному Христом. Церковь поможет

каждому из нас ощутить свое единство со всеми христианами – живыми и мертвыми. Церковные догматы побуждают человека творить добрые дела, ибо Христос знал – все мы нуждаемся в побуждении. Но согласно вашим убеждениям каждый человек должен искать спасения в одиночку в одиночку молиться и толковать Библию. Значит, человечеству придется забыть о единении и милосердии.

– Я вспомнил свое безрадостное детство, жирного пьяного монаха, заявившего, что я недостоин принять духовный сан.

– В юные мои годы церковь не проявила ко мне милосердия, – с горечью бросил я. – И тогда я стал искать Бога в собственном сердце.

– И нашли?

– Да. Однажды Он снизошел ко мне.

Печальная улыбка тронула губы монаха.

– Подумайте только, до недавней поры человек, скажем, из Гранады или же из любого другого отдаленного уголка Европы мог приехать в Англию, зайти в церковь и немедленно ощутить себя дома, услышать знакомые с детства слова латинской мессы. А после того как исчезнет эта великая связь, объединяющая страны, кто обуздает притязания земных властителей, кто положит конец вражде между государствами? А что станется с людьми, подобными мне, заброшенными волею судеб в чужую страну? Иногда, когда я прихожу в Скарнси, дети бегут за мной с криками и бросают в меня всякий хлам. Возможно, когда духовный сан не будет более защищать меня, в мою голову полетят камни.

– Вы весьма низкого мнения об Англии и ее жителях, – заметил я.

– Я просто пытаюсь трезво оценить состояние со временных умов и душ. И я вижу, к чему все идет. Вы, реформаторы, выступаете против чистилища, заупокойных служб, святых мощей – то есть всего того, без чего нет и не может быть монастырей. И недалек тот день, когда все монастыри исчезнут. Я отдаю себе в этом отчет.

– Но вам хотелось бы предотвратить подобное развитие событий? – спросил я, устремив на брата Гая пристальный взгляд.

– Это не в моих силах. Решение принято, и мне не изменить его. Но я боюсь, с исчезновением церкви, связующей нас воедино, на этой земле пошатнется и вера в Господа. И, увы, неизбежно настанет пора, когда люди будут поклоняться лишь золотому тельцу. И еще, конечно, государственной власти.

– А разве преданность своему государству и королю – не долг всякого истинного христианина?

Брат Гай снял с огня настой, прошептал короткую молитву и вылил темную жидкость в стеклянную бутылочку. Затем он вновь повернулся ко мне.

– К сожалению, преданность своему государству и своей нации нередко оборачивается ненавистью ко всем прочим государствам и нациям, – с горечью произнес он.

– Вы глубоко ошибаетесь, полагая, что мы, реформаторы, стремимся к разобщению наций. Наша цель – благоденствие всех христиан.

Я верю в искренность ваших намерений, но боюсь, цели, о которой вы говорите, не суждено осуществиться. Таково мое мнение как истинного христианина, неравнодушного к вопросам веры.

Он вручил мне бутылочку вместе с мерной ложкой и добавил:

– Прошу, примите это.

Я попробовал настой и невольно сморщился, ибо вкус его оказался столь же отвратительным, как и запах. Гудение колоколов, сопровождавшее весь наш разговор, становилось все громче. Церковные часы пробили восемь.

– Пора идти, – сказал брат Гай. – Скоро начнется погребальная церемония.

Я опустил бутылочку в карман камзола и вслед за братом

Гаем вышел в коридор. Глядя на его тонзуру, обрамленную густыми, черными как смоль волосами, я размышлял о том, что в одном он прав несомненно: после упразднения монастырей испанскому мавру будет нечего делать в Англии. Даже исходящий от него приятный запах кажется чужеродным на фоне распространяемого местными жителями зловония. Ему придется просить разрешения уехать за границу, дабы поступить в испанский или французский монастырь. И вполне вероятно, в подобном разрешении ему будет отказано, ведь эти страны ныне являются нашими врагами. Бесспорно, если монастырь в Скарнси прекратит свое существование, положение брата Гая будет более отчаянным, чем положение любого другого монаха.

ГЛАВА 18

Возглавляемая аббатом процессия монахов направлялась в церковь. Брат Гай, увидев их, поспешно покинул мое общество, чтобы присоединиться к своим собратьям. Немного поодаль, пытаясь догнать остальных, быстрым шагом шли двое, в которых я узнал приора Мортимуса и брата Эдвига. Они пересекали монастырский двор со стороны дома казначея. Пока я наблюдал за ними, мне почему-то вспомнилось замечание Гудхэпса о том, что они управляли всеми делами в монастыре. Однако несмотря на общность взятой ими на себя ответственности, я, сколько ни тщился, не мог обнаружить между ними никаких признаков дружеской привязанности. Напротив, все говорило о ее отсутствии. Приор шел довольно быстрой походкой, вздымая ногами глубокий снег, а низкорослый казначей, чтобы поспеть за ним, почти бежал. Ко мне подошел Марк в сопровождении старика Гудхэпса. Поглядывая на серое небо, доктор взволнованным голосом произнес:

– Доброе утро, господин Шардлейк. Как по-вашему, будет сегодня снег? После службы мне хотелось бы сразу отправиться в путь.

– Единственное, что могу вам сказать, это то, что дорога в Скарнси вполне приличная. На этот счет можете не волноваться. А теперь нам пора. Боюсь, как бы нам не опоздать.

К тому времени как мы пришли в храм, монахи уже заняли свои места на хорах, о чем свидетельствовал доносившийся оттуда шорох вперемешку с легким покашливанием. Один гроб, в котором находилось тело Синглтона, был по-прежнему открыт и стоял на нескольких стульях с нашей стороны крестной перегородки. Другой располагался чуть дальше от нас, в нем покоилось окруженное горящими свечами тело Саймона Уэлплея. Рядом с гробом Синглтона, но не слишком близко к нему, ибо от него изрядно разило запахом разложения, нас поджидал аббат.

– Пока длится поминальная служба, можете посидеть возле покойного, – серьезным тоном произнес он, – а сразу по ее окончании начнете вынос тела. Вам поможет приор Мортимус. Если… – Замявшись, он поглядел на мой горб. – Если, конечно, вы в состоянии принять на плечи такую ношу.

– Вполне, – отрезал я, в глубине души съежившись от одной только мысли, что мне придется это делать.

– А я не в состоянии, – протрубил Гудхэпс, – у меня больное плечо. Мне вообще не следовало бы неделю вставать с постели.

– Ладно, ладно, доктор Гудхэпс, – усталым тоном оборвал его аббат, – я подыщу кого-нибудь из монахов на место четвертого носильщика.

Тогда в первый и в последний раз я обменялся с аббатом сочувствующим взглядом поверх головы этого старца, после чего Фабиан кивнул и исчез за крестной перегородкой, а мы заняли свои места у гроба Синглтона. Гудхэпс, прокашлявшись, уткнулся в носовой платок.

Служба началась. Помнится, в то утро, пока я сидел у гроба смердящего мертвеца, меня захватила чарующая полифония звуков, и я почувствовал, что она оказывает на меня действие, которое было сродни колыбельной. Псалмы и положенные на музыку латинские тесты из книги Иова задели некую чувствительную струнку моей души.