Горбун
Шрифт:
– Надо освободить помещение от людей, – понизив голос, сказал Гонзаго Пейролю. Но в этот момент из вестибюля в залу вошла еще одна группа. Это были приближенные к принцу аристократы, они здесь появились, чтобы его поприветствовать. Заметив, что у Гонзаго люди, они немного растерялись.
– Входите, входите же, господа! – обратился к вошедшим принцу. – Эти люди сейчас уйдут.
– Смелее, не робейте! – вставил Шаверни. – Они не прочь вам уступить свое приобретение за двойную цену! Ха – ха – ха…
– И еще продешевят! – дополнил Навай. – А – а! Привет, Ориоль!
– Так вот оказывается, где золотое дно! – произнес Ориоль, опустив голову в приветственном поклоне перед Гонзаго. Этот Ориоль был молодой подающий большие надежды откупщик.
Среди вновь прибывших выделялись Альберт и Таранн, – оба финансисты, прибывши из Германии в погоне за развлечениями в Париж барон Батиц, виконт де ла Фар, Монтобер, Носе, Жирон, – все великосветские повесы, все дальние родственники Неверов, или юридические поверенные в их делах. Всех их Гонзаго пригласил на семейный совет, который вскоре должен был состоятся в этой зале, тот самый совет, о котором говорил метрдотель, отдавая распоряжения мастерам.
– Как торги? – спросил Ориоль.
– Не ахти! – с холодком ответил Гонзаго.
– Ты слышал? – прошептал в своем углу Кокардас, утирая с лица пот, Паспуаль сказал:
– Он по – своему прав. Эти полоумные готовы были ему отдать все до последней нитки.
– Не поверю, чтобы вы, господин Гонзаго могли допустить промашку в делах! – Ориоль провоцировал принца на откровенность.
– Судите сами, я сдал последние квадраты по двадцать три тысячи ливров.
– В год?
– В неделю?
Вновь прибывшие смотрели на расчерченный мелом паркет, на покупателей, на принца, видимо соображая, не разыгрывают ли их. Но лица Гонзаго и Пейроля были серьезны.
– 23 000 ливров! – повторяли гости в крайнем изумлении.
– С этой цифры надо было начинать, – досадовал Гонзаго. – Всего на территории дворца и сада около тысячи таких отсеков. За сегодняшнее утро я мог бы выручить, чистоганом 23 000 000 ливров. На самом же деле получилось намного меньше.
– Но ведь это безумие!
– Именно, – хладнокровно согласился принц. – Массовый психоз на почве наживы. То ли еще будет! Вначале я сдал двор, потом вестибюль, лестницы и лестничные площадки, конюшни, каретные сараи, чердаки с мансардами, людские, – словом все. Сам я пока имею здесь спальню, но, право, подумываю, не перейти ли на время в гостиницу.
– Кузен, – оживился Шаверни. – Сегодня, если хочешь, я тебе сдам свою спальню.
– Чем меньше остается пригодный к найму площади, тем сильнее разгораются страсти у покупателей, – продолжал Гонзаго. – Похоже, больше ничего не осталось.
– Подумай хорошенько, кузен, – не унимался Шаверни. – Может быть вспомнишь о чем-нибудь еще, что можно продать.
При слове «продать» те, кому не повезло на торгах; подошли поближе.
– Нет. Ничего, – повторил принц, а потом прибавил: – Разве что…
– Разве что, что? – закричали со всех сторон.
– Разве что сдать конуру моего пса.
Группа пришедших позднее разразилась смехом, но покупатели по-прежнему оставались серьезными.
– Вы полагаете, я шучу? – пожал плечами Гонзаго. – Могу побиться об заклад, что если захочу, то получу за нее 10 000 экю.
– 30 000 ливров за собачью будку!
Смех разрастался.
Но вдруг из толпы, пройдя между хохотавшими громче остальных Навайем и Шаверни появилась неизвестная фигура. Это был горбун. Длинные спутанные волосы парика лежали на его неестественно вздернутых плечах. Высоким скрипучим голосом уродец заявил:
– Я покупаю собачью конуру за 30 000 ливров.
Глава 4. Щедрость Гонзаго
Несмотря на желание за столь непомерную цену на недельный срок приобрести собачью будку, (вот уж поистине безумное расточительство), горбатый наниматель отнюдь не казался безумцем. Живой пронзительный взгляд, орлиный нос, из – под гротескно взлохмаченных косм пробивался высокий лоб. Загадочная улыбка, с которой он взирал на окружающих, казалось, прикрывает затаенную в глубине натуры злость дьявола, – словом – настоящий горбун. Сам горб был крупным, располагался посредине спины и вздымался почти до затылка, отчего голова постоянно склонялась вперед, так что подбородок касался груди. У него были кривые, но совсем не тощие, как у большинства горбунов, ноги. Странный тип был безукоризненно одет: черный бархатистый кафтан, муслиновые жабо и манжеты сверкали белизной. Ко всему, он совершенно не смущался под многочисленными взглядами.
– Браво, Эзоп. Умница! – воскликнул Шаверни. – Из тебя, вижу, получится рисковый и ловкий биржевой маклер!
– Рисковый, – пожалуй, – на мгновение пронзив юношу взглядом, отозвался Эзоп, – но «ловкий» ли, – поживем – увидим, – его голосок дрожал, срывался, скрипел и трещал, как погремушка. Окружавшие вслед за Шаверни повторяли:
– Браво, Эзоп. Молодец!
Затаившиеся в оконном проеме Кокардас и Паспуаль, казалось, уже утратили способность удивляться. Однако гасконец спросил у нормандца.
– Мы прежде никогда не встречали этого горбунка, а?
– Да нет, как будто.
– Боже правый! Мне мерещится, что эти глаза я где-то видел.
Гонзаго тоже пристально изучал странного покупателя.
– Друг мой, – сказал он. – Здесь расплата наличными, вам это известно?
– А как же? Всенепременно! – охотно отозвался Эзоп, которого мы отныне так и будем называть.
Шаверни, по своему обыкновению слегка комикуя, вызвался при сделке исполнять роль поручителя со стороны покупателя. Эзоп извлек из кармана пухлый бумажник и, отсчитав из него 60 банкнот по 500 ливров, вручил их Пейролю. Все с любопытством пожирали глазами купюры, будто опасались, что они сейчас превратятся в сухие листья, – инфернальной казалась внешность того, кто их принес. Все сошло, однако благополучно. Ассигнации оказались настоящими.
– Попрошу квитанцию! – проскрипел Эзоп.
Пейроль, словно очнувшись, вручил ему расписку. Эзоп сложил ее вдвое и засунул в бумажник, в котором только что находились банкноты. Потом, удовлетворенно похлопав по нему ладонью, он многозначительно усмехнулся:
– Хороша сделка, не правда ли? До свидания, синьоры!
Почтительно поклонившись Гонзаго и компании, Эзоп направился к выходу. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Оставшиеся все еще смеялись и обменивались шутками в адрес странного покупателя, но в то же время по зале, казалось, пронесся какой-то едва заметный холодок тревоги. Гонзаго задумался. Пейроль с официозной вежливостью, граничившей с хамством выпроваживал покупателей, которым предстояло ждать еще сутки начала действия недавно приобретенных лицензий. Окружавшие принца соратники машинально провожали взглядом толпу, освобождавшую помещение через ту самую дверь, в которой только что исчез загадочный наниматель собачьей будки.