Гордые и свободные
Шрифт:
Какое-то время он оставался неподвижен, чтобы ее боль утихла. Однако его руки продолжали гладить, ласкать, возбуждать, и вскоре Темпл вновь размякла.
Очень осторожно Клинок начал двигаться, и его терпение было немедленно вознаграждено – Темпл сама стала подаваться ему навстречу, ее руки вцепились ему в ягодицы, словно требуя, чтобы он действовал смелее. Издавая мурлыкающие горловые звуки, она всецело отдалась наслаждению.
Темп их любви все убыстрялся, ласки становились все более неистовыми. Сквозь дурман Клинок едва заметил тот миг, когда тело его жены замерло
Потом, когда, обессиленные, они лежали, сжимая друг друга в объятиях, Темпл гладила мужа по лицу, восхищаясь мужественным, чеканным профилем своего избранника. Она лениво провела пальцем по белому шраму, пересекавшему его левую скулу.
Клинок поцеловал ее в ладонь и сказал:
– Ты тоже оставила на мне шрам.
– Какой же?
– Подумать только, какая невинность. Ничего она не знает, ничего не понимает, – насмешливо произнес он, и Темпл почувствовала, как в ней вновь нарастает возбуждение. Их тела опять переплелись в любовном объятии, и Темпл уже ни о чем больше не думала.
Когда Элайза увидела свою бывшую ученицу впервые после свадьбы – прошла ровно неделя, – вид Темпл просто потряс ее. Вчерашняя девочка в одночасье превратилась в счастливую зрелую женщину. Теперь она была женой, хозяйкой, любовницей, и это читалось в каждом жесте, каждом слове, каждом взгляде.
Относиться к Темпл по-прежнему Элайза уже не могла. Теперь они были на равных – две женщины, две подруги. Когда Темпл спросила, известно ли что-нибудь о преподобном Коуле, Элайза воспользовалась случаем облегчить душу.
Джорджийские гвардейцы арестовали в общей сложности одиннадцать белых, почти все они были миссионерами. Скованные цепями, словно рабы, арестованные под дулами ружей преодолели шестьдесят миль по горам и болотам и были помещены в лагерь Кэмп-Гилмер. Там их содержали в душных и тесных камерах. Командир гвардейцев запретил священникам проводить религиозные службы для заключенных, ибо, по утверждению этого господина, миссионеров арестовали не для того, чтобы они продолжали свою деятельность, а для того, «чтобы дать им укорот». В конце месяца должно было состояться судебное слушание.
Двадцать третьего июля судья графства Гвиннетт выпустил всех миссионеров под залог, назначив процесс на сентябрь. Нэйтан Коул временно оказался на свободе, но вернуться на земли чероки ему не дали. Он прислал Элайзе письмо из Алабамы, выражая опасение, что грядущий процесс окажется фарсом. Штат Джорджия наверняка признает миссионеров виновными и присудит каждого из них к четырем годам каторги.
«Если я окажусь в темнице, разве смогу я нести индейцам свет и утешение? А ведь именно сейчас они нуждаются в этом, как никогда», – писал Коул. Элайза поняла, что Нэйтан уже раскаивается в своем упорстве и готов пойти на уступки.
Она написала ответ – напомнила, что у миссионеров много союзников и в Бостоне, и в Балтиморе, и в самой Джорджии. Если произойдет худшее и Нэйтан окажется на каторге, его мужество поможет индейцам в борьбе за их права.
Как и предвидел Коул, сентябрьский суд был чистейшей формальностью. Судья объявил, что «каждый христианин должен подчиняться гражданским властям». Поскольку миссионеры этого не сделали, они признаются виновными и каждый из них должен отбыть четыре года на каторжных работах в Милледжвильской тюрьме.
За три дня до вступления приговора в силу Нэйтан приехал в Гордон-Глен. Вид у него был изможденный и несчастный. Он объяснил, что судья предложил осужденным помилование при условии, что они либо присягнут на верность штату Джорджия, либо покинут здешние края. Нэйтан предпочел присягнуть, чтобы остаться со своей паствой.
– Остальные тоже согласились, – сказал он за обедом. – Тюрьму избрали только Сэмюел Ворсестер и Элизер Батлер. Судья уговаривал их несколько часов, пытался переубедить. Все это время тюремные ворота то открывались, выпуская помилованных, то захлопывались вновь. Я до сих пор слышу зловещий скрежет и громкий стук. – Он содрогнулся. – Когда я последний раз видел Сэмюела и Элизера, на них уже были тюремные робы.
Элайза представила себе, как все это было, и ее сердце сжалось от сочувствия к храбрым миссионерам, которые предпочли каторгу неправедному компромиссу. А Нэйтан Коул учительницу разочаровал. О, как бы уважала она его, последуй он примеру Сэмюела Ворсестера и Элизера Батлера!
Когда она и молодой священник прогуливались вдоль ручья, он попытался оправдаться. Но Элайза перебила его:
– Знаю-знаю, слышала: «Кесарю кесарево».
– Да, и не только это, – сказал Нэйтан. – Тут все дело в отделении церкви от государства. На этом зиждется свобода совести. Разве могу я, священник, противиться гражданским властям?
– Но ведь вы ни в чем не были виноваты! – воскликнула она, удивляясь тому, что он не понимает самых очевидных вещей. – Штат Джорджия не имеет права распоряжаться на землях чероки, а индейских законов вы ведь не нарушали.
Вид у Коула был такой затравленный, что Элайза сжалилась:
– Ладно, Нэйтан, извините. Я ведь знаю – вы поступили так, как подсказала вам совесть. Я восхищаюсь вами за то, что вы пренебрегли мнением окружающих, включая и мое собственное.
Он крепко стиснул ей руку.
– Спасибо, Элайза. Если бы вы стали плохо ко мне относиться, мне трудно было бы это пережить.
Вид у него был такой несчастный, что Элайза вновь пожалела о своей резкости. Ей стало стыдно, что она скверно думала о миссионере.
Упорство, проявленное двумя священниками, сыграло важную роль. Вся индейская нация воодушевилась примером храбрых священников. Чероки готовы были до конца отстаивать свои права.
Кроме того, приговор, вынесенный миссионерам, дал возможность вновь обратиться в Верховный суд Соединенных Штатов. На сей раз апелляцию подали осужденные – два белых гражданина, которые желали знать, действительно ли власть штата Джорджия распространяется на земли народа чероки.