Горе мертвого короля
Шрифт:
А потом случилось вот что: мысль, которая преследовала Алекса неделями напролет, вновь дала о себе знать. С удвоенной силой. Она все ходила и ходила концентрическими кругами, по-прежнему неуловимая. Потом круги стали сужаться с каждым днем, а он все не мог ее ухватить. И наконец произошел прорыв: эта мысль внезапно ошарашила его, словно тень, метнувшаяся навстречу из темноты.
Дело было под вечер. Он колол дрова за домом, когда разгадка поразила его, как удар. Он замер на половине замаха и на пару секунд словно окаменел.
Мысль эту можно было выразить в немногих словах: страх ему внушал Родион Липин.
8
Африка
Родион Липин, широко шагая, направлялся к последней ловушке, поставленной в подлеске. В другие ничего не попалось, даже в ту, что внизу, на равнине, где ему случалось добывать кроликов.
С тех пор как несколько лет назад зрение у него стало слабеть, он перестал охотиться с ружьем. Повесил его на стену в своей спальной клети и занялся другой охотой, более тихой и жестокой. Ему это подходило. Он быстро вошел во вкус. Можно было вплотную, живьем видеть обезумевшего от страха пойманного зверька: лису, зайца, полевку… И решать их судьбу как вздумается: тебя отпущу, а тебя съем, а тебя просто убью… Чаще всего это было «убью», ха! ха! ха!
Девчонка знала толк в разделке дичи, умела и освежевать, и выпотрошить, и приготовить. Ясное дело, не за тем он выкопал ее из снега и привез к себе, эту барышню. Ясное дело, не за тем. Ха! Ха! Ха! Он-то имел в виду кое-что другое. Уж он бы ею полакомился получше, чем дичиной! Вот только как быть с тем, другим, с этим поганым иноземцем, который балаболит по-своему не пойми чего, а она на него смотрит как на Господа Бога!
— Если вы за ним не вернетесь, я вам всажу вот это в брюхо, — вон как она заявила, наставив на него ржавый мясницкий нож, — клянусь, всажу, и рука не дрогнет!
Едва оттаяв, она себя показала — сущая тигрица!
— На кой мне этот fetsat на мою задницу? Пускай себе подыхает! Не поеду! Лошадь моя, сани мои, как хочу, так и сделаю!
Но она и впрямь на него набросилась и пырнула в брюхо, вот фурия! До сих пор знак остался. А небось не была такая шустрая, когда он закинул ее в сани, как бревно, совсем закоченевшую. Он заметил тогда что-то темное на снегу перед самым лесом. Снег так и валил. Еще бы минута-другая, и ее бы совсем занесло. Он перевернул ее — посмотреть. И увидел. Ого, да какая красотка! Этакий кусочек стоит подобрать! А потом, под низом, он увидел того, в форменной шинели. Fetsat! Тьфу ты, пропасть! Он-то откуда взялся? И кто тогда она?
Только когда она очнулась и заговорила, он понял: она говорит на одном с ним языке! Она из местных! И путается с fetsat’ом! Вот шлюха!
Чем-то она напоминала ему Полину. Тоже чертовский норов. С той разницей, что Полина была страшная как смертный грех, и толстая, и от нее воняло. Когда они только поженились, тогда нет, не воняло. Поначалу-то была чистюля. Как же: раз в месяц мылась прямо вся целиком. Потом-то стало уж не то. Но Полина одна только и допускала его до себя в постели, ему выбирать не приходилось… Не то что аккордеонисту — на него, гада, все девки вешались. Зато и влепил же ему Родион в брюхо хороший заряд свинца, было дело! Впрочем, было ли? Вполне возможно, что да! Дай Бог памяти, от чего он помер-то, этот аккордеонист? Как-то все эти смерти путаются…
Ловушка сработала. В ней сидел горностай. Почуяв человека, зверушка отчаянно заметалась. Он чуть приоткрыл дверку — только-только просунуть руку. Жертва вырывалась, кусалась, царапалась, но ему это было нипочем. Он зажал зверушку в кулаке и заглянул ей в глаза. Привет, красотка! Потом свернул ей шею, словно переломил сухую ветку, и спрятал тушку за пазуху.
Выйдя из леса, он повернул не к деревне, а вверх по холму. Пойти глянуть на зверей, а потом уж домой. День выдался как раз подходящий, а то все погода стояла серая, видимости никакой. Склон был крутой. Он одолевал его, наклоняясь вперед, не останавливаясь, не замедляя шага. Взобравшись на вершину, он достал из кармана почти полную бутылку. Отвинтил пробку и единым духом опорожнил ее до последней капли. Мороз крепчал, а водка горячей волной разошлась по всему телу.
Потом он посмотрел вниз с холма. Вечерело. Прямо под ним искрился в последних лучах света иней. А дальше — прямо тебе гороховый суп. Он прищурился, всматриваясь в то место, куда они приходили, его звери, — там, за этим скоплением тумана, прямо под лесом.
Двух он увидел — они пили из реки, два слона, матерые самцы… Еще жирафа была, чуть подальше, тянула шею, ощипывая верхние ветки акации. Он свирепо рыгнул. Раньше их было куда как больше! Ему доводилось видеть их сотнями. Целыми стадами! И обезьяны! И носороги! И звуки тамтамов! И зной, от которого он так и обливался потом! А теперь все это кончилось! С тех пор как здесь появились те двое, все разладилось. Звери, наверно, напуганы, и их приходит все меньше.
Вот они где у него уже, эти двое! Особенно, конечно, fetsat — еще и насмехался над ним, передразнивал его голос! Думал, он не слышит! А он-то все слышал! Стенка-то тонкая, ха! ха! ха! Между прочим, последний, кто его передразнивал, ох как об этом пожалел! Рыжий из дома, что выше по склону. Прикладом по затылку, и в воду — плюх! А, нет, не так все было! Теперь вспомнил: он стоптал его конем, прошелся три раза, четыре раза, все кости переломал! Вот как он разделался с тем рыжим! Если, правда, он его и впрямь убил… Было-то это тридцать лет назад, поди упомни! И потом, сколько еще других было… Бывает, и путается, что взаправду сделал, а что только хотел. Путается, все путается! Насчет Полины-то он, по крайней мере, уверен. Это он хорошо запомнил, потому что тянулось это долго. Отравить человека — дело долгое.
Один слон поднял голову и протяжно протрубил, глядя в его сторону. Да, да, старина, знаю, ты тоже сыт по горло этой приблудной парочкой, но ты и меня пойми: если я разряжу ружье в брюхо этому парню, думаешь, она в благодарность прямо так и прыгнет ко мне в постель? Это вряд ли! Что-что ты говоришь? Говоришь, можно и не в постели? И не обязательно, чтоб она была согласна? Правильно! Знаешь, слон, а ты не дурак! Слон, а соображаешь, ха! ха! ха! ха! ха!
При мысли о девушке — в постели или еще где — его бросило в жар, на сей раз без всякой водки. Он вытащил из кармана бутылку, вспомнил, что она пуста, и швырнул ее в снег. Да еще корми вас! Хорошо устроились, а? Дрова мои жжете! Зверей мне распугали! За дурака меня, видно, держите!
Жирафа оставила в покое акацию и, не переставая жевать, теперь смотрела на него своими большими ласковыми глазами. Что, красавица моя, за дураков нас держат, а? А знаешь что? Вот мы с этим делом разберемся! Правильно я говорю? Веришь Родиону? Ну вот! Тогда опять все будет путем…
Алекс бросил топор на куче дров и обежал дом. Никакой срочности не было, но он невольно срывался на бег. Он распахнул дверь хлева.
— Лия! Ты здесь?
Ответа не было. Он обернулся в сторону леса и окликнул уже громче: