Горе невинным
Шрифт:
В глаза бросилась невероятная худоба этого человека, почти полная бестелесность, в чем только душа держалась. Казалось, перед вами предстал выходец с того света! Голос у него был приятный, хотя и не совсем отчетливый.
– Доктор Калгари? – произнес он. – Присаживайтесь.
Калгари сел. Не отказался от сигареты. Хозяин опустился в кресло напротив. Двигался он не торопясь, будто жил в мире, где время ничего не значило. На лице Лео Эрджайла появилась едва приметная улыбка, разговаривая, он поглаживал письмо бескровными пальцами.
– Мистер Маршалл пишет, что вы хотите сообщить нам нечто важное, но не указывает подробностей. – Улыбка обозначилась явственнее, он продолжал: – Юристам присуща осторожность в формулировках, не так ли?
Калгари с удивлением подумал, что перед ним находится счастливый человек. То была не безудержная веселая радость, неотъемлемый спутник счастья, но окрашенная грустью, притаившаяся в душе внутренняя удовлетворенность. Для этого человека внешний мир не имел никакого значения, и он наслаждался своей независимостью. Калгари не знал, почему его так поразило это обстоятельство, но воспринял его как должное.
– Вы очень добры, что согласились меня принять, – сказал он. Это было стандартное, ни к чему не обязывающее вступление. – Я полагал, что лучше приехать самому, чем написать. – Калгари помолчал и продолжил вдруг с внезапной горячностью: – Тяжело… очень тяжело…
– Мы попусту теряем время. – Лео Эрджайл был вежлив и непроницаем. Он наклонился вперед; непринужденность его манер располагала к доверительности. – Поскольку вы привезли письмо от Маршалла, я догадался, что ваш приезд имеет отношение к судьбе моего несчастного сына Джако… Джека… Джако мы называли его в семье.
Все слова и фразы, которыми заранее запасся Калгари, выскочили у него из памяти. Сохранилась лишь одна удручающая реальность, о которой ему предстояло поведать. Как это лучше сделать, он не знал.
– Ужасно тяжело…
Наступило молчание.
– Если вам это поможет… – нарушил молчание Лео, осторожно выговаривая слова, – то мы полностью отдавали себе отчет… Джако вряд ли можно было назвать нормальной личностью. Что бы вы ни сказали, нас ничто не удивит. Когда произошла эта жуткая трагедия, я ни минуты не сомневался: Джек не понимал, что он делает.
– Разумеется, не понимал.
Это сказала Хестер. Калгари вздрогнул от неожиданности и тут же забыл о девушке. Она присела на ручку кресла, стоявшего у него за спиной, и взволнованно заговорила:
– Джако всегда был ужасен. Как ребенок… если тот из себя выйдет. Схватит, что попадется под руку… и в вас запустит…
– Хестер… Хестер… дорогая, – с болью в голосе проговорил Эрджайл.
Смутившись и вспыхнув, девушка вскинула руку к губам.
– Извините, – сказала она. – Мне не следовало… я забылась… я… я… не должна была так говорить… теперь он… теперь все кончено и… и…
– Да, с этим покончено, – молвил Эрджайл. – Все в прошлом. Я старался… все мы старались… воспринимать мальчика как инвалида. Природа просчиталась, вот в чем дело. – Он взглянул на Калгари: – Вы согласны?
– Нет, – решительно возразил тот.
Наступила тишина. Резкое возражение, прозвучавшее как выстрел, повергло слушателей в недоумение. Калгари стало не по себе.
– Я… Извините, но вы еще ничего не знаете…
– О! – задумчиво протянул Эрджайл. Потом обернулся к дочери: – Хестер, думаю, тебе лучше уйти…
– И не подумаю! Затем я пришла… хочу знать, что все это значит.
– Но это может быть не совсем приятно…
– Какие такие гадости еще натворил Джако? – нервно воскликнула Хестер. – Теперь все уже кончено.
– Поверьте мне, пожалуйста… речь совсем не о том, что ваш брат что-то натворил… как раз наоборот, – торопливо заговорил Калгари.
– Не понимаю.
Дверь в дальнем конце комнаты растворилась, появилась давешняя молодая женщина. Она была в пальто, с папкой для бумаг в руках.
– Я ухожу. Есть еще что-то для меня? – обратилась она к Эрджайлу.
Эрджайл после некоторого колебания (он вечно колеблется, подумал Калгари) притянул женщину за руку.
– Садись, Гвенда, – сказал он. – Это, хм… доктор Калгари. Это мисс Воугхан, которая… – он замялся, – которая вот уже несколько лет является моим секретарем. – И добавил: – Доктор Калгари хочет рассказать нам… или спросить нас про Джако…
– Рассказать кое-что, – перебил его Калгари. – А вы, сами того не понимая, все более усложняете мою задачу.
Оба удивленно на него посмотрели, но во взгляде Гвенды Воугхан отразилось понимание. Похоже, она заключила с Калгари молчаливый союз, ободрив его невысказанными словами: «Да… знаю, какие сложности ожидают Эрджайлов».
Соблазнительная молодая женщина, подумал Калгари, впрочем, не такая уж и молодая… лет тридцать семь или тридцать восемь. Статная фигура, черные волосы, такие же глаза, здоровая и энергичная – словом, кровь с молоком. Кажется, достаточно сведуща и умна.
Эрджайл заметил с налетом холодной учтивости в голосе:
– Не думал усложнять вашу задачу, доктор Калгари. Определенно, это не входило в мои намерения. И если вы перейдете к сути дела…
– Да, вы правы. Простите мне мое замечание. Но вы и ваша дочь настойчиво подчеркивали, что все прошло… завершилось… закончилось. Нет, не закончилось. Кто это сказал: «Ничто и никогда не завершается, пока…»
– «Пока не приходит к благополучному исходу», – подсказала мисс Воугхан. – Киплинг.
Она ободряюще кивнула, и Калгари был ей за это признателен.