Горелая башня
Шрифт:
По площади прошел стон. Жуткий звук, мгновенный и еле слышный; прошел, прокатился волной — и стих. И все они стали опускать глаза.
По одному. Постепенно. Беззвучно. Только что человек смотрел, исходя мольбой о милосердии — и вот взгляд его погас, как свечки. Потупился, ушел в землю — «если ты так решил, значит, это справедливо».
«Если ты так решил, значит это справедливо».
«Если ты так решил…»
Вся площадь, вся огромная площадь, многие сотни людей. Один за другим
— Чем они наказаны? — спросил Гай быстро.
Черная фигура чуть заметно покачнулась:
— Не твоего ума дело.
— Но я же должен…
— Не должен.
— Именно я? Почему?!
— По кочану.
Гай вздрогнул. Слишком резкий диссонанс — бесстрастная черная громадина, онемевшая от отчаяния площадь — и этот насмешливый, нарочито язвительный ответ.
Он вернулся к столбу. Сел у его подножия; площадь смотрела вниз. Все взгляды лежали на земле, и казалось, что земля эта покрыта истлевшими, свернувшимися в трубочку судьбами.
— Я думаю, они раскаялись, — сказал он хрипло. — Я прощаю их.
Слова стоили ему дорого; выговорив их, он ощутил одновременно и тяжесть, и облегчение. И теперь…
Он смотрел на площадь — и видел все те же опущенные головы. Все те же согбенные спины, и молчание длилось, длилось…
Ничего не произошло. Ничего не изменилось.
— Сказать мало, — медленно отозвался Тот, кто был Крысоловом. — Ты сказал… а простить-то и не простил.
— Значит, у меня не получится, — сказал Гай шепотом. — Я… не святой, чтобы…
Молчание. Над склоненными головами плыл явственный запах земли — развороченной. Глинистой. Такой, что Гаю без усилия увиделась яма, в которую опускали гроб с изувеченным телом Иля…
«…Нет, темнота не страшная, ты представь, что это она тебя боится… Не ты — ее, а она тебя, понимаешь, вот и скажи — темнота, я добрый, не обижу…»
Гай всхлипнул.
Все напрасно. Ничего нет. Гимн бессилию, обреченности, тоске и смерти. Молча тоскует площадь, а он — что он может сделать?! ЗАБЫТЬ?
А как можно простить, не забывая?
С другой стороны, какой прок в прощении, если — не помнить?..
— Я прощаю вас, — сказал он еле слышно.
Ничего не произошло. Только ниже наклонились головы.
«Нет, темнота не страшная… Не бойся темноты, Гай. Ведь по другую ее сторону, ты знаешь, есть твой дом, и мы тебя любим и ждем…»
— Ну какие вы сволочи, — сказал Гай сквозь слезы. — Ну как я вас ненавижу, ну что вы со мной делаете… Ну зачем мне это надо, за что… Какие вы гады, какие… ну… я…
Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:
— …прощаю…
Земля дрогнула.
В следующую секунду дома вокруг площади стали падать.
Они рушились беззвучно, не рушились даже, а рассыпались в прах — сначала обнажался остов, потом оставалась медленно оседающая туча пыли. Гай стоял на коленях — и смотрел на этот конец света, пока камни под ним не заплясали, разъезжаясь; закопченный каменный палец накренился и рухнул, распавшись в ничто. Дольше всего держалась колокольня, но и она наконец уронила онемевший колокол и превратилась в груду поросших мхом камней. Распад закончился.
Пустого Поселка, именовавшегося когда-то Горелой Башней, теперь не существовало. Были развалины — древние, затянутые корнями, поросшие кустарником, завоеванные лесом, большей частью неразличимые среди буйной зелени, и единственным знаком цивилизации был автофургон, ожидающий совсем неподалеку, посреди узенькой, поросшей травой дорожки.
Гай сидел на вросшем в землю камне, среди желтой, годами осыпавшейся хвои. И дышал хвоей, а неторопливый лесной ветер потихоньку остужал горящие, прямо-таки воспаленные щеки.
Крысолов деловито стряхнул глину с выцвевших защитных штанов. Присел рядом, отыскал среди хвои камешек, подбросил высоко вверх, ловко поймал. Протянул Гаю:
— На.
Гай взял, подержал на ладони, потом спросил:
— Зачем?
Крысолов пожал плечами:
— Мало ли… Видишь, там дырочка. Талисман…
На обломок столетнего пня села непуганная синица. Где-то заверещала цикада, и голос ее был голосом горячего, безмятежного лета. Цикаде ответила другая — теперь они верещали дуэтом.
Гай бездумно ощупал себя — рубашка, штаны… и воспоминание о балахоне из мешковины. Пальцы помнят… тело помнит, каково это на ощупь…
— Как ты? — негромко спросил флейтист. — Все в порядке?
Гай спрятал лицо в колени и заплакал. Захлебываясь, навзрыд, без оглядки; его слышали только синица и Крысолов. Цикады не в счет — все цикады мира слушают только себя…
Синица удивленно пискнула. Крысолов молчал.
За лесом садилось солнце.
— Мне жалко, — сказал Гай выплакавшись. — Слишком… мне жалко. Этот мир… мне не нравится. Я не хочу… в нем…
— Подумай, — медленно отозвался Крысолов.
Косые лучи заходящего солнца осветили верхушки сосен. По колену Гая взбиралась зеленая меховая гусеница; захлопали чьи-то крылья.
— Мне простятся эти слова? — спросил Гай шепотом.
— Уже простились. За сегодняшний день тебе многое… ну, пойдем. Там ждут тебя твои животные…
Солнце село. Свечки сосен погасли; синица вспорхнула и полетела в лес.
— Где они теперь? — тихо спросил Гай.
— Не задавай глупых вопросов. Это знание не для тебя.