Горение. Книга 3

Семенов Юлиан Семенович

– Да.

– У нас в варшавской охран… ке… об Азефе вообще ничего не было известно.

– Это и понятно… Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа… Но в России никогда тайн не было, на язык горазды…

– Потому что никогда не было свободной печати. Бурцев удивился:

– Не вижу связи…

– Прямая связь, – возразил Турчанинов. – Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам, – проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления…

– Занятно, – откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз; глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. – Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?

– Дважды.

– Где?

– В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.

– Опишите-ка мне его, пожалуйста.

– Извольте… Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту…

– Сходится, – Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы

длинные, как у пианиста). – Некий охраняемый полицией чин хромал на процессе против депутатов Первой думы.

– Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, – если почтете возможным – передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре…

– Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов месье Жаклюзо можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно…

4

«Дорогой Юзеф! После того, как Ядзя note 15 начала работу с Влодеком note 16 , выявилось множество интереснейших подробностей. Начну с того, что Нэлли note 17 , оказывается, передавала дедушке Герасиму note 18 про все шалости note 19 толстяка note 20 , особенно когда они собирались на чай note 21 . Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала note 22 не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу note 23 , а тот уже передавал старику. Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора note 24 встречалась, чтобы придумать новые проказы. Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу, Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки; постарел ли он, как ты находишь? note 25 Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи. Твой Големба» note 26 .

Note15

»Ядзя» – Турчанинов

Note16

»Влодек» – Бурцев

Note17

»Нэлли» – 3. Жуженко, член партии соц.
– революционеров, провокатор охранки

Note18

»Дедушка Герасим» – А. В. Герасимов

Note19

выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций

Note20

»толстяк» – Азеф

Note21

»собирались на чай» – съезд эсеров

Note22

»ябедничала» – писала донесения

Note23

»Дядя Клим» – генерал Климович, начальник московской охранки

Note24

»детвора» – члены ЦК и делегаты эсеровских съездов

Note25

Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открывал ему принадлежность Жуженко к охранке

Note26

»Големба» – Рыдз, Мацей, Розиньский

5

«Дорогой Мацей! Спасибо за письмо. Очень рад, что твоя учеба идет так хорошо. Наша беда в том, что мы мало и недальновидно думаем о будущем, когда нам понадобятся высокоталантливые исследователи. Не называй меня фантазером. Я в это верю. А все то, во что по-настоящему веришь, – сбывается, если в подоплеке веры лежит не смрадное суеверие, но знание, базируемое на науке. Теперь по поводу наших шалунов. Поскольку Халинка еще не приехала (видимо, остановилась в Берлине у сестры note 27 ), я лишен возможности полюбоваться на любимого дедушку note 28 . Жаль, конечно, потому что я не смогу ответить на твой вопрос, насколько он постарел и осталось ли в его чертах сходство с портретами поры молодости. В твоем письме для меня немало интересного. Но я ставлю один главный вопрос: если проказница Нэлли знала о том, что толстяк наушничает милому дедушке, то отчего Влодек, рассказав про другие ее шалости, об этой до сих пор таит, даже после того, как девушка удалилась из монастырской школы? note 29 До тех пор, пока она открыто не подтвердит Влодеку недостойное ябедничество note 30 толстяка, мы не можем журить его; самое досадное – зазря обидеть человека. Хотя чем больше я думаю о том, что мне довелось видеть своими глазами в Пальмире note 31 , тем тверже убеждаюсь, что мое предположение, увы, правильно. Признаюсь, мне это очень горько. Можно любить человека или не любить, симпатизировать ему или выражать антипатию,

но обвинять в проступке такого рода, о каком идет речь, дело чрезвычайно серьезное. Ты знаешь, что меня связывает давняя дружба с Наташей note 32 , а она всегда истово защищала и защищает толстяка, считая, что его все не любят за вздорный нрав, но мальчишка он – на самом деле – чистый и высоко честный. У Ламброзо я вычитал, – кажется, в «Гениальности и помешательстве», – что в Норвегии в середине прошлого века вспыхнула эпидемия пророчеств. Ее назвали «Магдкранкайт», «болезнь служанок», потому что шаманили в основном именно служанки, страдавшие истерикой… Особенно ярко это проявлялось в тех местах, где люди были подготовлены к такого рода заболеваниям истеризмом религиозных проповедей, – районы малой культуры, низкой образованности… Может быть, Нэлли относится к такого рода девушкам? Я с нею не знаком, хотя мой старый друг говорил, что она – само совершенство, и все, сказанное о ней Влодеком, – сплошная выдумка, недостойная настоящего мужчины… Надо быть крайне осторожным в обвинениях; лучше простить виноватого, чем наказать невиновного… Ты просишь совета… Хорошо было бы свести воедино мнения всех ребятишек note 33 , знавших толстяка, а уж потом пригласить его на дружескую беседу за круглый стол с чаем note 34 . Хотя есть и другой путь. Если Влодек так уж уверен в своей правоте, – я ведь знаю его, человек он честный, но очень неорганизованный, поддающийся настроениям других, резко меняющий свои мнения, – пусть предложит Витэку и Боре note 35 , чтобы те поначалу пригласили его самого на кофе note 36 . Коли он убежден в своей правоте, пусть идет на это. Такого рода застолье не может не вызвать отклика, глядишь, еще кто чего расскажет. Сердечно приветствую тебя, Юзеф».

Note27

»сестра в Берлине» – Роза Люксембург

Note28

»любимый дедушка» – Герасимов

Note29

»монастырская школа» – охранка

Note30

»недостойное ябедничество» – провокация Азефа

Note31

»Пальмира» – Петербург

Note32

»Наташа» – Марк Натансон, член ЦК эсеров

Note33

»ребятишки» – в данном случае Меньшиков, Бакай, Турчанинов

Note34

»дружеская беседа за круглым столом с чаем» – партийный суд ЦК соц.
– революционеров

Note35

»Витэк» и «Боря» – члены ЦК соц.
– рев. В. М. Чернов и Б. В. Савинков

Note36

»кофе» – третейский суд

6

«Дорогой Юзеф! Имел беседу с Влодеком. Твое предложение ему понравилось. Он написал Витэку, что готов пожаловать на кофе. Ядзя и ребятишки встречались у Влодека, свели все свои соображения воедино, Влодек очень этому рад. Получил ли портрет нашего дедули? Твой Мацей».

7

«Дорогой Мацей! Портрет, который мне передали, свидетельствует о том, как мало изменился наш дедушка Герасим. Передай Влодеку, что я могу это свидетельствовать за чашкой чая, если смогу вернуться. Юзеф».

8

… Рано утром в дверь бурцевской квартиры резко постучали, – сразу понял, что пришел русский; звонков не признает, рукой слышней.

– Кто там? – спросил Владимир Львович.

– Это я, – услышал он знакомый голос; открыл дверь; на пороге стояла Рита Саблина, член Боевой организации эсеров.

– Милости прошу, заходите, солнышко. Рад вас видеть! Не ответив, Рита прошла в его кабинет, брезгливо огляделась; была здесь первый раз.

– Хотите кофе?

– Я не стану пить у вас кофе, – ответила маленькая девушка с огромными немигающими глазами; принимала участие в двух актах; Савинков спас ей жизнь, – Азеф настаивал, чтобы она была метальщицей снаряда в карету министра, загодя отдавая ее на заклание.

(«Иван, – сказал Савинков, – это бесчестно, – сидеть в кафе и ждать известий, что она погибла, выполнив наше дело. Она девушка, молода совсем, так нельзя». – «Сантименты, – как обычно, грубо, отрезал Азеф, – женщина, мужчина, ребенок, все это словеса, а мы заняты работой».

Савинков сказал тогда, что он сам будет метать снаряд; глаза его по-кошачьи сузились, потемнели; Азеф знал своего помощника; отступил, ворчливо пошутив: «Павел Иванович (конспиративная кличка Савинкова), гляди, я последний раз прощаю тебе нарушение железной дисциплины. В следующий раз посмеешь перечить, отправлю к Чернову в Париж – рефераты читать».)

– Ну, уж смените гнев на милость, Рита, – мягко попросил Бурцев, понимая, что улыбается, вполне вероятно, последний раз в жизни: девушка напряжена, натянута словно струна, руку из кармана юбки не вынимает – видимо, сжимает холодными пальчиками револьвер, чтобы покончить с ним – «наймитом охранки, гнусным клеветником на партию». – Если же вы полагаете возможным убить меня до того, как выслушаете, – что ж, стреляйте. Я ведь в террор пришел, когда вы третий класс гимназии посещали, смерти в глаза смотрел поболее, чем вы, не боюсь ее.

– Сначала вы меня выслушаете, господин Бурцев. А потом уж я разрешу сказать вам несколько слов.

– Вы сядьте хотя бы, – снова попросил Бурцев. – Что ж мы стоя разговариваем?!

– Мне отвратительно в вашем доме все, даже стулья, на которых сидят жандармы…

– Бывшие, товарищ Саблина, бывшие. И если бы они тут не сидели, то ваша подруга Зиночка Жуженко продолжала бы писать осведомительные письма генералу Климовичу, ее любовнику и шефу московской охранки, про то, что происходит у вас в ЦК. Или вы ставите под сомнение ее провокаторство тоже? Раз эсер, то, значит, безгрешен? Ни ошибок, ни предательства совершить не может? Богоизбранные?