Гори, гори ясно
Шрифт:
Последние мысли уже на бегу мелькали в голове. Я перебежал дорогу, тротуар, понесся наугад. Туда, где хуже всего с подсветкой: скрываться легче в темноте. Не угадал. Пробегал с полчаса по подворотням, через дворы домчал до Кондратьевского, до огней казино-конкурента.
Вернулся ни с чем. Уточнение: с продуктами, зашел на обратном пути в круглосуточный, накидал в корзину всякого разного, не глядя.
— Долго же ты, — поводил усатой мордой Кошар по возвращению. — Где был?
— Бегал, — не нашел ответа получше.
— Рассказать? — мы с Ташей
Пожал плечами.
— Как хочешь.
Нам предстояло провести немало долгих совместных ночей в деревушке. Момент для разговора уж точно отыскался бы.
— Выслушаешь, и передумаешь брать меня с собой в отпуск, — отзеркалила пожатие плечами Бартош. — Возможно.
— Это вряд ли.
Я только что на полном серьезе думал взорвать автомобиль с водителем. Просто потому, что тот стал мне помехой. И сильно сомневался, что некий эпизод из прошлого Арктики меня ужаснет.
— Отец нас бросил, когда мне и трех лет не было, — Таша оперлась на перила балкона, устремила взор к спящему парку и начала рассказ. — Так я думала половину сознательной жизни. Мать перед смертью надумала сказать мне правду: отец не сам ушел. Его убили.
Я молчал. А что тут скажешь? «Сочувствую тебе»? По себе знаю, как пусто и бессмысленно это звучит.
— Зачем нужно было врать мне все эти годы, я так и не поняла, — девушка покачала головой. — Уберечь от боли? Глупость полнейшая. Я все те годы его ненавидела. За то, что бросил и даже не справляется, как его дочь. За отчима. За... одиночество. А оказалось, что ненависть была надуманная. Незаслуженная.
— Раз его убили, ненависть получила настоящую цель? — предположил я.
И совсем не удивился, когда Арктика кивнула.
— На отца я тоже злюсь, — тихий вздох смешался с порывом ветра. — До сих пор. Мораль, нравственность, духовные ценности... Он умер за бутылку водки, представь себе. Отказал алкашу из соседнего дома в подачке на опохмел. Потому как у того дома жена беременная, и ему не стоит так себя вести. И пока он этому отбросу втирал, как надо правильно жить, тот пырнул его в бок, задел печень. Забрал бумажник, столкнул еще живого отца в канаву и ушел бухать.
У меня просто челюсть отвисла. Бытовуха, суровая, бессмысленная и беспощадная — ничем не лучше разборок в мире Ночи.
— Отец был уверен, что люди отличаются от животных, — невеселая усмешка. — Так-то и не поспоришь. Некоторые индивидуумы куда хуже зверья.
— Согласен.
— Это, как ты догадываешься, еще не вся история, — снова вздохнула Таша. — Дальше начался форменный цирк с конями. Помнишь, чем обосновал отказ дать денег отец? Скорым будущим отцовством алканавта. И тем же руководствовался его брат, который взял вину на себя. Все всё знали, Пушкин — маленький городок. И все смолчали. Был суд, был приговор. Присел на тринадцать лет подставной братик. А этот огрызок человека вроде как взялся за ум. Родил дочь — жена его родила.
— А потом ты узнала правду, — заполнил я паузу в откровениях. — Годы спустя.
— Верно, — кивнула Арктика. — И захотела познакомиться поближе с тем, кто оставил меня без отца. А после вышел сухим из воды.
— Я бы тоже не простил, — сказал, думая о собственном родителе. — И тоже бы решил... познакомиться.
— Конечно. Ты такой же, как я, — она запрокинула голову, и налетевший ветер взметнул ее светлые волосы. — Есть свои, есть чужие. Тронувший кого-то из своих — враг. Я не могла себе позволить действовать необдуманно: на мне уже осталась Настя. Учеба, работа... Полгода я только подбиралась к гаду. По знакомству достала оружие. Это было нетрудно, в нашем местном казино большая часть контингента была из криминала.
Новый порыв ветра разыгрался с прядями распущенных волос.
Залюбовался: миниатюрная валькирия, меча с доспехами не хватает.
— Они жили на первом этаже соседней пятиэтажки. Жили бедно, на окнах вместо штор висели тряпки, что, впрочем, помогало мне с осмотром их нищенского жилья. Отброс работал сантехником, пропивал почти все заработанное. Жена была уборщицей в школе, и тоже пила. Он бил ее, она терпела.
Таша помолчала с минуту.
— Он должен был жить и дальше своей убогой жизнью. Я для того и выискивала момент, когда он будет дома один. Приставить ствол к башке, заставить молить о прощении. Чтобы прочувствовал, что такое страх и близость смерти. Сама смерть ничему не учит, а вот близость ее — пронимает.
— Он бы тебя сдал, — с сомнением высказал.
Уже догадался, что личное знакомство с убийцей прошло не совсем по задуманному Ташей сценарию.
— В Пушкине? — она фыркнула. — В участок сразу же завалилась бы компашка из тех, кого менты не трогают — жизнь дороже. Хором бы пропели, как весь вечер готовили и ели со мной шашлыки на природе в ста километрах от места происшествия.
Я не стал уточнять, насколько тесными были те знакомства. Не мое дело, собственно.
— Я подгадала со временем в его выходной, он работал по сменам, — продолжила Бартош. — Думала, что подгадала. Жена моет школьные коридоры, дочь в танцевальном кружке, гад с пузырем на диване. Но девочка вернулась раньше, не знаю, почему.
Таша сжала кулаки.
— Люди хуже животных, Андрей, — проникновенно выговорила Арктика. — Те не бьют своих детенышей. Не заваливают, не задирают юбок, не стягивают белье. Не насилуют, зажимая ладонью рот жертве.
— Мразь, — я сделал шаг назад, потому как задымился — меня всего жаром обдало от омерзения.
— Я не вмешалась, — Таша повернула голову ко мне; во взгляде — стылый лед. — Должна была. Но я обмерла, как парализованная. Да, он был мразь, он заколол отца ни за что. Но я и помыслить не могла, что он мразь — настолько. Тогда я его приговорила.
От меня к ней метнулся алый всполох. И я, и огонь разделяли ее решение.
— План изменился. Я привлекла ребят, рассказала им о том, что увидела. Урода вывезли в лес, привязали к сосне. Я вытрясла из него все подробности, и про отца, и про бедную девочку. Не то, чтобы они, эти подробности, мне были нужны, но так у него теплилась надежда, что он выговорится, и его отпустят. О, он раскаялся. Он скулил, лил пот, мочу, слова и слезы. Страх смерти и ствол у виска отлично стимулировали.
Таша брезгливо покривилась.