Гори, гори ясно
Шрифт:
А девочка на фото — новая сотрудница, с дипломом судмедэксперта и некими особыми способностями (какими именно, мне не ответили). Запечатлела, так сказать, свой первый раз — первый выезд на место преступления.
Зачем показали? Не знаю, может, для того, чтобы проникся серьезностью ситуации.
На прощание мне посоветовали держаться с ведьмами осторожнее. Во всех смыслах. Я обещал прислушаться к доброму совету.
На том мы со служивыми распрощались, а я поспешил в казино. Отрабатывать последнюю смену перед отпуском.
Я
Речь шла о Вадике Коломийцеве, вторую смену подряд пропустившему. Накануне это приняли как должное: прогул сразу после получки для нашего запойного коллеги был нормой.
Всю ночь мы резались в техасский холдем, а утром получили безрадостную весть. И ушли дружно в бар, чтобы там насвинячиться в зюзю. Я пил со всеми. Безуспешно заливал водкой воспоминания о последних минутах жизни Водяры. Не залил. Осознал, что залипаю от сонливости, подхватил под локоток относительно трезвую Ташу, поймал частника и срулил с нею со скорбной попойки.
В этот раз я понимал, что сплю. И сам сон отличался от прежних: в нем не было врагов или пламени, только воспоминания. Истертые временем, утерянные — ведь я-взрослый совсем не помнил того дня.
Мне три года. Высокий стул придвинут к столу, заставленному разными закусками. Еще от стола вкусно пахнет жареной корюшкой. Вокруг несколько взрослых, среди них привычные, теплые, родные — мама и папа. И еще какие-то шумные люди.
Я-спящий узнал соседа по столу, что сидел слева от папы. Дядя Слава, тут он куда моложе, чем привычный мне Мстислав Юрьевич. Справа от мамы сидит смутно знакомая женщина... Определенно, я ее знаю, но не могу вспомнить сходу.
Очень хочется рыбки — потребность меня-ребенка. Рыбка вкусненькая, но самому мне не дотянуться до огромного блюда в центре стола. Ручки коротенькие.
Родные заговорились с соседями по столу, и моя желанная рыбка зависла на полпути ко мне, на вилке в пальцах мамы. Я верчусь, тянусь к вкусняшке, открываю и закрываю рот. Молча.
Минута, другая, третья.
— Ма, дай рыбу! — возмущаюсь вслух.
А как с ними иначе, если не понимают потребностей меня-малявки?
— Держи, сын, — очухивается мама.
Выкладывает в мою тарелку долгожданную рыбешку, тут же тянется за другой. Зависает.
— Андрей, что ты только что сказал? — голос мамы дрожит.
— Ма, дай рыбу, — спокойно повторяю, затем добавляю. — Спасибо.
— Сынок! — ее желтые глаза блестят.
— Ма, тебя кто-то расстроил? — озадачился бисеринками слез я-мелкий.
Самый родной человек трепет меня по волосам.
— Что ты, милый. Как меня может кто-то расстроить, когда у меня самый лучший в мире защитник?
«Это хорошо», — решает малявка и больше не отвлекается от еды.
— Надо же, он не немтырь, — голос той смутно знакомой женщины за шумом текущей воды.
Гости разошлись, папа ушел к себе, мама моет посуду. Я-малявка потопал на кухню, потому что скучно. А там может найтись еще что-то вкусненькое. Поесть я люблю.
— Не говори так о моем сыне, — голос мамы звучит так холодно, что я даже не сразу его узнаю. — Не смей.
— Ребенку четвертый год, и вплоть до сего дня он не говорил, — пожимает плечами чужая тетя. — Мальчик похож на колобка, да еще и говорить не умеет. Как его, по-твоему, называть?
С оглушающим дребезгом бьется в раковине тарелка.
— Андрей прекрасно разговаривает! Ты слышала своими ушами.
— Ага. Голос прорезался. Поздравляю, Богдана.
— Уходи немедленно.
В голосе мамы что-то незнакомое, страшное. Настолько, что я-малявка прижимаюсь к дверному косяку, забыв, зачем шел.
— Уходи, и никогда больше не переступай порог моего дома, — кажется, будто ее голосом можно резать, слова острее, чем осколки разбитой посуды. — Ты услышала меня, Дария? Вон!
Та женщина смеется, но смех неестественный, как бумажные снежинки на окнах перед Новым годом.
— С радостью, Богдана. С радостью.
Она идет на меня, и я-спящий узнаю эту женщину: тетка Дарья, соседка по дачному участку. Но я же точно помню, что в «Три сосны» мы въехали куда позже...
Мелкий я на диване, по бокам от меня родные. Снова теплые, близкие.
— Кто я? — счастье в вопросе мамы, не первом и не последнем.
— Ма! — серьезный ответ.
— Андрюша, а это кто? — она тянется через меня, тычет пальцем в жилет папы.
— Па! — с важностью отвечаю.
Родные руки притягивают меня к себе, обнимают.
— Это самые чудесные слова. Всегда так нас и зови, сынок.
Улыбка, редкая гостья на сосредоточенном лице папы, яркая и добрая.
Темнота.
Всегда думал, это блажь, чтобы я их так звал.
— Ты просто забыл, — бесячий голос в моей голове. — Точнее, думал, что забыл. Я помог вспомнить.
Надо же, какой заботливый...
— Я такой, да. Не нервничай. Дернешься, разбудишь красотку. Цени, самый мирный сон тебе показал, чтобы не мешать вашим обнимашкам.
Пшел вон!..
Проснулся и в самом деле в объятиях Таши. Точнее, под закинутыми на меня конечностями. Аккуратненько выполз и даже не разбудил.
Дошел до ванной, умылся, затем направился на ревизию холодильника. Со всеми разъездами нормальной еды в него я уже несколько дней не закидывал. И теперь — быстрый осмотр подтвердил — жрать было нечего. Нет, будь я один (не считая нечистиков), перебился бы яичницей из последних трех яиц в упаковке. Но вскоре проснется Бартош.