Гориллы в тумане
Шрифт:
Перед тем как высвободить ногу невезучего дукера, я невольно глянула в сторону горилл и не смогла удержаться от смеха. На массивной ветви хагении в семи метрах от нас сидели в рядочек четыре взрослых самца и завороженно смотрели на происходящее. По их сосредоточенным лицам было видно, что они переживали за нас. Остальные члены группы с любопытством выглядывали из зарослей. При такой моральной поддержке мы не имели права на ошибку. И действительно, как только мы сдернули накидку с головы антилопы, она резко вскочила и в один прыжок скрылась в окружающих зарослях. Четверо горилл еще немного поглазели, одобрительно постучали себя по груди и не спеша спустились с дерева, поскольку представление окончилось. Я еще раз поразилась, как у горилл развито чувство любопытства.
Понадобилось около четырех лет после основания Карисоке, чтобы прекратить выпас скота и уменьшить браконьерство в седловине между горами Високе, Карисимби и Микено. В результате этого гориллы получили возможность спуститься с перенаселенных горных склонов и расселиться в седловине. Однако, когда какая-либо группа слишком далеко уходила от лагеря и оказывалась в незнакомой местности с ловушками или браконьерами, приходилось прибегать к приему, который я назвала «гуртованием».
Эта крайняя мера применялась, только если животные оказывались в потенциально опасных местах, где могли встретиться браконьеры или ловушки. Я всегда шла на это с неохотой, стремясь избежать вмешательства в жизнь группы и не нарушать естественные пути миграции животных. Но при определенных обстоятельствах я считала свои действия оправданными.
Подготовка к гуртованию заключалась в следующем. Каждому сотруднику, включая стажеров, желающих участвовать в операции, раздавались браконьерские трещотки, накопленные за много лет чисток икибуг. Затем мы определяли местонахождение подверженной опасности группы горилл, не вступая, однако, с нею в контакт. Соблюдая тишину, мы рассыпались в цепь протяженностью около пятидесяти метров позади группы и оставались вне поля зрения обезьян. Заняв свои места, мы имитировали браконьеров, поднимая шум трещотками и криками. «Атака» планировалась таким образом, чтобы гориллы сбились в кучу и начали двигаться в безопасную сторону, обычно к склонам горы Високе. Мы старались, чтобы шум не был непрерывным, а периодически повторялся и вспугивал засидевшихся на одном месте горилл или не давал им вернуться на прежнее место. Убегая от невидимых загонщиков, гориллы обычно окропляют путь жидким пометом, что вызвано расстройством желудка на почве страха, поэтому в воздухе висит тяжелый запах. Если в группе присутствуют два серебристоспинных самца, то один из них, вожак, идет впереди, ведя за собой самок и молодых животных и задавая темп хода. Другой, подчиненный самец замыкает группу, образуя своеобразный арьергард для защиты идущих посередине слабых горилл. Обычно минут через пятнадцать обезьяны замедляют шаг и останавливаются на короткий отдых. Как только группа выходит из опасной зоны и оказывается в привычной местности, мы их оставляем в покое, не делая попыток войти в контакт в тот же день. Мы прибегали к этой чрезвычайной, но эффективной мере очень редко. Я считаю, что из двух зол это меньшее по сравнению с тем, что может произойти с группой, оказавшейся среди браконьеров или ловушек без посторонней помощи.
Во время патрулирования седловины мне скоро пришлось убедиться, что браконьерам не очень нравится, когда их ловушки уничтожаются. Одним из способов выражения их недовольства было обращение к суму (африканское слово, означающее «яд», но, по сути дела, являющееся общим термином для обозначения черной магии в центральной части Африки). Браконьеры отламывают две веточки, складывают из них крест и втыкают в землю рядом с тропой, ведущей к ловушке. Этот почти христианский символ предупреждал каждого, что при попытке переступить сложенные крест-накрест палочки его ожидает смерть. Некоторые из мужчин, выходившие в лес на борьбу с браконьерами, приходили в неподдельный ужас при виде такого креста и отказывались идти дальше. Иногда мне удавалось убедить их в беспочвенности страхов, но суму оказывает сильное воздействие на повседневную жизнь многих руандийцев, особенно тех, кто живет в отдаленных районах вблизи границы с заирской провинцией Киву, где практикуют самые искусные умушици (шаманы).
Самым распространенным способом совершить суму было приготовление смеси помбе (бананового пива) с разными снадобьями. Кроме того, эффективным считалось закопать на тропе, по которой будет идти выбранная для суму жертва, ребро животного, и для требуемого эффекта достаточно было, чтобы на закопанную кость упала тень жертвы. Более дорогой ритуал суму предполагал заклание козы или курицы именитым умушици, который нараспев произносил магические заклинания и имя человека, против которого было направлено сие действо. Где бы ни находилась жертва в данный момент, считалось, что, как только будет перерезано горло козы или курицы, человеком овладеет смертельный недуг. Я знала одного африканца, умершего в результате такой процедуры.
Все африканцы, работающие в лагере, рано или поздно испытывали на себе злобную силу суму. Если им казалось, что они отравились, то, как правило, из-за того, что в их помбе попала какая-то гадость, и ничто не могло поколебать их уверенности в том, что спасение придет от вмешательства хорошего умушици. Они начинают готовиться к собственным похоронам, надевая лучшие одежды и ежедневно ожидая рокового конца. Им кажется, что в таком случае их похоронят в этой одежде, и она не попадет в чужие руки. Услуги высококвалифицированного умушици стоят очень дорого — надо заплатить сумму, равную месячному заработку. Сначала, когда меня просили дать деньги на лечение, мне казалось, что это розыгрыш. Но когда я видела, как некоторые из моих служащих буквально чахнут на глазах, я убеждалась, что суму воздействует на африканцев и нам этого не понять. В конце концов я стала верить в силу черной магии. Я выплачивала эквивалент тридцатидневного заработка на лечение, которое обязательно происходило в хижине шамана, и пыталась скрыть свое изумление при виде того, как люди возвращались на работу в полном здравии и в повседневной одежде.
Не всегда суму было направлено на то, чтобы убить человека. Серегера, пожилой африканец, был родом из крайне суеверной заирской провинции Киву и нанялся ко мне на работу в качестве заму (сторожа). В его облике и манерах я находила что-то угрожающее. Трое работников лагеря помоложе страшно его боялись. Один из них, Каньярегана, набрался храбрости и решил представить доказательство суму, которым Серегера занимался в лагере. Однажды вечером, основательно напуганный собственной решимостью, молодой руандиец зашел ко мне в палатку и извлек из кармана предмет, похожий на миниатюрную высушенную голову, покрытую волосами. При внимательном рассмотрении оказалось, что «голова» выточена на скорую руку из плотной древесины и отдаленно напоминает меня с моим римским носом. Я узнала, что волосы были моими и что Серегера неделями выбирал их из моей щетки для волос. Далее Каньярегана сказал, что после того, как будет собрано достаточно волос, чтобы покрыть всю фигурку, шаман сотрет ее в порошок и подсыплет его в пищу или чай жертвы — в данном случае дубоголовой Фосси. Из-за этого я попаду в полное подчинение к сборщику волос и стану выполнять любые его пожелания, если, конечно, не замечу, что в пищу или чай что-то подмешано. Я отдала головку Каньярегане и велела положить ее на место, пока Серегера не заметил пропажи. С тех пор я стала тщательно очищать щетку для волос, и это превратилось в привычку, которую я сохранила даже в Америке спустя много лет.
Тогда я еще не знала, что Серегера был браконьером. Со временем он стал одним из крупнейших истребителей слонов в Вирунге, получив охотничье ружье почти одновременно с Муньярукикой.
Браконьеры часто, обращались к суму, очевидно, потому, что многие из магических ингредиентов добывались из лесных животных и растений. Осмелевшие под воздействием гашиша, они убивали серебристоспинных горилл, чтобы отрезать уши, языки, яички и мизинцы животных. Эти органы вместе с другими составными частями, добытыми у умушици, подмешивались в варево, которое должно было вселить в реципиента мужество и силу гориллы. Кое-кто из молодых сотрудников неохотно признавался, что их отцы до сих пор верят в силу такого эликсира, но сами они презрительно относились к нему. К счастью, от этой традиции, похоже, стали отказываться. Но горилл, особенно серебристоспинных, убивали также из-за черепов и рук. Эти жуткие трофеи продавались туристам или европейцам из близлежащих городов Рухенгери и Гисеньи за сумму, эквивалентную двадцати долларам. Такая практика продержалась недолго, но стоила жизни дюжине серебристоспинных горилл.
Учитывая жестокость преступной деятельности браконьеров, мне было легче смириться с вторжением в парк скотоводов батутси, несмотря на тяжелый урон, наносимый скотом растительности. Традиция выпаса скота в области вулканов Вирунга насчитывает по меньшей мере четыреста лет, и названия многих лугов и холмов прочно вошли в язык батутси. Выпасом скота занималась мужская половина семей батутси, и забота о семейном стаде часто ложилась на плечи трех поколений одновременно. Пока старики пасут скот в поле или в лесу, младший сын, как правило, сторожит икибугу с телятами и поддерживает костер. Ибианзи, деревянные сосуды, в которые сливается коровье молоко, передаются от отца к сыну и прячутся в лесных икибугах.
Из поколения в поколение передаются даже стада и пастбищные угодья на территории парка. Многие поколения одной семьи батутси пользовались лугами вокруг Карисоке до моего прибытия и считали их своей собственностью, хотя им было прекрасно известно, что они нарушают границы парка. Главой семейства был старик неопределенного возраста с царственной осанкой по имени Рутшема. Два его сына, Мутарутква и Рувенга, и даже их сыновья помогали Рутшеме пасти принадлежащие им триста голов скота, одно из самых крупных стад в парке.