Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
Там-то Эля и узнала новость… Беременная. Она беременная!
Сидела оглушённая, вспоминала ту, последнюю ночь. Как проснулась от того, что Дамир обнимает, шепчет невнятное в затылок, а потом целует, пробегает губами по щеке, уху, прижимает к себе. Сильнее, ещё сильнее, втискивает в себя, будто одним целым с ним делает. Шепчет, шепчет, шепчет, а у самого щёки солёные. Тогда внизу живота полыхнуло, подумать не успела, поняла, что хочет этого, сейчас, сильно. Пусть вот так. Наверное, это всё, чего она заслуживает, что останется с ней навсегда. Больно, было больно, остро и невыносимо хорошо. Наверное,
– Здравствуйте! – громогласно заявила она в кабинете гинеколога. – Где у вас делают аборты?
– В больнице, – не поднимая глаз, ответила женщина в белом халате. – Садитесь, – указала рукой на стул.
– Дайте мне направление, и я пойду, – буркнула Эля, протягивая бумажную карточку, выданную в регистратуре.
– Обязательно, – снова не поднимая глаз, ответила врач. «Дюжева Маргарита Павловна» прочитала на бэйджике Эля.
– Так давайте уже!
– Милая моя, – Маргарита Павловна упёрла уставший взгляд в пациентку. – Чтобы дать направление на аборт, надо взять анализы, убедиться, что ты беременна, ничем не болеешь. Вдруг у тебя гепатит или сальпингоофорит, – Эля опешила, да хоть СПИД у неё, она не справиться о своём здоровье сюда пришла. – Аборт – это не шутки, а хирургическое вмешательство, несущее осложнения для женского организма, – отрезала врач.
– Давайте ваши анализы, – вздёрнулась Эля.
– Сейчас, – и начала опрос. Девушка покорно отвечала, дёргая ногой, выуживая из памяти всё-всё-всё, лишь бы поскорее избавится от этой проблемы.
– Так, – Маргарита Павловна хлопнула ладонями по столу. – Раздевайся, посмотрю.
– Обязательно?
– На кресло! – скомандовала гинеколог.
– Пошли за мной, – отдала приказ.
– Стой здесь.
– Проходи.
– Ещё раз, рассказывай, что было, какие сроки, когда, – велела она Эле в кабинете УЗИ.
Она уже проходила такое. Сейчас придёт один врач, потом второй, следом третий, начнут вздыхать, мяться, говорить непонятные слова, заставлять расписаться в ста бумажках, а по итогам Эле рожать больного ребёнка.
Сами пусть рожают! «Чёртовы пролайферы, чтобы им гореть в аду, ебанатикам!», – вспомнила она слова Андрея Геннадьевича.
– Что там? – Эля покосилась на чёрно-белое изображение на небольшом экране.
– Ребёнок, – отрезала Маргарита Павловна. Ясно, что не котёнок, конечно в её животе ребёнок. – Развит согласно сроку. Сердцебиение ровное. Патологий нет. Как в учебнике по акушерству и гинекологии.
– Не может быть!
– Может, – улыбаясь, отозвалась вторая врач. Улыбается она! Эле хотелось выть от несправедливости, жалости к себе, от нахлынувшего ужаса, воспоминаний – о синих и розовых бантах на белых, кружевных свёртках в чужих руках, запаха детской реанимации, навсегда въевшегося ей в мозг. Говорящий, что в больнице пахнет стерильностью и лекарствами, ни хрена не понимает. Там запах страха и смерти.
– Я всё равно хочу сделать аборт, – заявила Эля уже в кабинете Маргариты Павловны. Не верила, не могла поверить,
– Поздно.
– Можно делать прерывание на поздних сроках, – настаивала Эля, уж она-то знала.
– По медицинским и социальным показаниям. Есть у тебя такие?
– Есть!
– Нету, милая моя. Ребёнок здоровый, ты замужем.
– Не замужем.
– Вот ребёнок вас и помирит, а пока держи и запоминай, – Маргарита Павловна давала листочек за листочком с направлениями на обследования, а Эля не верила себе.
Не может происходить с ней такое. Издевательство. За что? Наказание за мучения Тима? За ворованные деньги? За Володю или за то, что хотела Митьку обмануть? За что ей это второй раз? Хотелось плакать, убить себя хотелось.
– И без глупостей, слышишь меня, Элеонора? – сквозь пустоту услышала она Маргариту Павловну. – Через неделю приходи, на учёт вставать будем.
Без глупостей не вышло. Надя напоила горькой гадостью, Элю едва не вывернуло, но, сцепив зубы, сдержалась, как и терпела изо всех сил, когда начало ломить живот. Больно было нестерпимо, но Эля крепилась. Не хотят по-хорошему сделать аборт – сделают по-плохому. Пусть лучше ей сейчас будет плохо, чем ребёнку потом.
Скорую помощь вызвала Женя, орала в телефонную трубку так, что звон в ушах перебивал боль, так же громко чихвостила Элю, визжала, как пожарная сигнализация, ругалась, грозила придушить своими руками, если только попробует умереть.
Больно, больно, больно… Казалось, болит не только живот, поясница. Болит душа, выворачивает, стонет внутри, ломается. Рвётся! Больно, больно, больно!
В стационаре встретилась всё та же Маргарита Павловна - замотанная, дёрганная, с красными глазами, криво держащимися очками, в белом халате, накинутом поверх хирургического костюма.
– Кошка блудливая, – всё, что сказала она. – Уши вам, идиоткам, поотрывать…
Эля чувствовала, как ставят капельницы, делают уколы, слышала, как переговариваются вокруг врачи.
– Живучая дивчина, – сказал мужской голос.
– Кто-то богу свечки ставит, молится о чуде, а эти… – ответил женский.
– И ведь ничего не бывает, и дети здоровые, – откуда-то из угла палаты вставил третий.
– Потому что с чувством и под кустом, – с усмешкой добавил мужчина…
В больнице Эля пролежала больше месяца. Казалось, что она здорова, Маргарита Павловна специально её не выписывает. Врач объясняла ей про законы, про регистрацию по месту жительства для ребёнка и неё, про пособие, какие справки получить, куда отнести, заставляла записывать, как Дамир когда-то.
– Глупая ты, глупая, – говорила она. – Не понимаешь, что он, – Маргарита Павловна приложила руку ко вдруг округлившемуся животу Эли, – твоё спасение. Пропадёшь же, глупая.
– На что я жить буду?.. – плакала девушка.
Действительно, на что? Деньги, что взяла Эля у эби и Дамира, тратились, притока новых не было. Наденька, было, заикнулась, мол, можно заработать на состоянии Эли, за секс с беременными извращенцы хорошо платят. С внешностью Эли можно на полноценный декретный отпуск заработать… но быстро осеклась.