Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Как всегда, гармония трудно достижима, но надо свести к минимуму издержки на пути к ней…
ГЛАВА XVIII
Вождизм — заболевание психики
…Теплоход «Жан Жорес» дал прощальный гудок и, отвалив от причала неапольского порта, взял курс на Стамбул, а затем — на Одессу.
Девятое мая 1933 года… Домой! Теперь уже насовсем!
Жадно смотрел Горький на полукольцо бухты с обилием разноцветных катеров у берега, покачивающихся на волне, на деревья с раскидистыми ветками, с непривычным для русского уха названием — пинии (запечатлены на всех открытках)… На купол Везувия.
Прощай, Италия! Прожил он здесь (если не считать дореволюционные
Когда Горький в 1921 году выехал в Германию, во главе фашистской партии там встал Гитлер. История словно бы заботливо напоминала о том, что никак нельзя пропустить это новое явление в политической жизни Европы.
Но можно ли было не замечать фашизма, коль скоро он сам все более громогласно заявлял о себе! Вот и теперь, за месяц до отъезда из Италии, писал Горький по поводу фашистского переворота, происшедшего 30 января 1933 года в Германии, когда восьмидесятишестилетний президент Гинденбург преподнес пост рейхсканцлера Гитлеру. Бесноватый ефрейтор кипел нетерпением: сразу, 1 февраля, распустил парламент! Горький сообщал Вс. Иванову 5 апреля: «Человек я вообще — как будто — сдержанный, но дошел до того, что, по ночам, впадаю в бешенство. Останешься один, представишь себе происходящее историческое свинство и, ослепленный ярким цветением человеческой пошлости, подлости, глупости, начинаешь мечтать о том, как хорошо было бы разбить несколько морд, принадлежащих „творцам“ современной действительности…»
Насчет «битья морд» он, конечно, выразился фигурально. Но фашисты и в Германии, и в Италии, похоже, сделали это своим повседневным занятием. Вспомнил, как еще в июне 1924 года убили они депутата-социалиста Джакомо Маттеотти (вот она, их так называемая парламентская неприкосновенность!), стоило только тому выступить против фашистских беззаконий. А вскоре официально ввели смертную казнь.
Народ был терроризирован. Все партии, кроме фашистской, распущены. Стоило кому-то подать голос протеста, его ждала зверская расправа. До смерти был избит штурмовиками Джованни Амендола, представитель парламентской фракции Итальянской социалистической партии.
Полиция врывалась в дома интеллигенции. Явились к Роберто Бракко, заперли в ванной комнате. Все книги, рукописи выбросили во двор и сожгли. Еще хлеще выглядит история с Бенедетто Кроче. Перерезали провода в квартире, перебили, переломали вещи… А одного сенатора вызвали в какое-то фашистское учреждение, продержали там всю ночь, а утром, вернувшись домой, он обнаружил в квартире разгром, учиненный так усердно, что в одной из комнат оказалась проломленной стена. Не случайно в Неаполе ежедневно поступало до 300 заявлений о выезде за рубеж…
Все эти факты он тщательно фиксировал на отдельных листочках (записных книжек не любил — так удобнее).
Непрошеные гости явились однажды и к нему, на виллу «Il Sorito», и учинили обыск в комнате Марии Игнатьевны Будберг, его секретаря. Пришлось писать протест аж «самому» Муссолини. Впрочем, какие это пустяки в сравнении с тем главным, что олицетворяют разворачивающиеся события.
Муссолини провозгласил подлинный культ войны как высшего проявления человеческих способностей! До какого маразма может дойти общество, подарившее человечеству такие памятники, как галерея Уффици и Колизей! Однажды «Последние новости» Милюкова, помнится, в 1926 году, перепечатали заметку из газеты «Империо», в связи с возвращением Муссолини в Рим. «С сегодняшнего вечера фашистская революция (революция?!) должна ускорить
Взял тогда красный карандаш, жирно подчеркнул слова: «нужно покончить с дурацкой утопией тех, которые считают, что каждый человек может мыслить своей собственной головой».
А что, если, не дай бог, этого добьются? Что может произойти с народом, рабски, бездумно подчиняющимся воле диктатора? Нет, допустить такое мысль отказывалась напрочь!
Он еще не мог знать пока, какие сюрпризы преподнесет миру фашизм, в первую очередь германский… И тем более не мог предполагать, какую реакцию — и как быстро! — вызовет сам факт распространения фашистской идеологии не только в странах Запада, но кое у кого даже на родине, в Советском Союзе…
…Размышляя о Горьком 30-х годов, о его жизненной позиции, едва ли в полной мере осознаем мы трудность положения писателя. Вряд ли еще какой-нибудь другой литератор XX столетия стал в такой мере средоточием трагических противоречий века. Сын России, решительно вставшей на путь революционного обновления и строительства социализма, он долгие годы в силу разных обстоятельств прожил в условиях противоположной, капиталистической системы. Русский, он оказался в окружении эмиграции, настроенной враждебно или, по крайней мере, оппозиционно к новой власти и к нему лично. И вот теперь, после первой мировой войны, когда Европа была потрясена революциями в Германии, Венгрии и смертельно напугана выдвинутым большевиками лозунгом революции мировой, буржуазия породила фашизм. Режим неограниченной диктатуры, фашизм — «отрицание культуры и проповедь войны». Против кого? Естественно, в первую очередь против единственной в мире социалистической державы.
Друзья, близкие люди, во множестве приезжавшие к нему в Италию, не раз спрашивали, как он относится к гонениям на интеллигенцию, имевшим место в СССР в конце 20-х — начале 30-х годов, как смотрит на множество трудностей и противоречий, которых могло бы не быть. Ну что он мог ответить им? Что, кроме того, что его критика правительства в глазах Запада, да еще отсюда, могла бы принести гораздо больше вреда, чем пользы. Это начинали отчетливо ощущать и выдающиеся современники Горького, например Стефан Цвейг, встречавшийся с Горьким во время приезда в Советский Союз в 1928 году, а затем навестивший его во время путешествия по Италии спустя два года. Вскоре после этой, второй встречи Цвейг писал Роллану: «Горький хорошо знает, что весь мир ждет от него свидетельства: Советы ждут, чтобы он высказался за них и все одобрил, а другие ждут, чтобы он все осудил. А он молчит, и кто способен понимать, может понять и его молчание; ведь не станешь же ругать собственное дитя, даже если оно уродилось не таким, как нам хотелось. Его положение абсолютно трагично…» (выделено мною. — В.Б.).
Находились художники, которые, превыше всего ценя свою духовную независимость, становились «над схваткой». Сальвадор Дали, например, своим суждениям придавал даже заостренно эпатажную форму: «…Гиена общественного мнения разинула пасть и, пуская слюни, потребовала меня к ответу — за Сталина я или за Гитлера. Чума на оба ваши дома! Я за Дали — ныне, присно и во веки веков. Я — далинист. Я не верю ни в социализм, ни в национал-социализм. У меня своя вера — высокая Традиция, антитеза Революции».