Горький принц
Шрифт:
“ Я не останусь, ” сказала я, расправляя плечи и вздергивая подбородок. — Мне просто нужно поговорить с Амоном.
“ Кто это? ” раздался знакомый голос позади меня, и я резко обернулась, оказавшись лицом к лицу с отцом Амона. Анджело Леоне. Он был таким же страшным, каким я его помнила. Он злобно посмотрел на меня, заставив меня сделать шаг назад и увеличить расстояние между нами. Внезапно он откинул голову назад и рассмеялся. “Больше не нужно удивляться. Рейна Ромеро. Ты точная копия своей матери.
От этого человека у меня
Один шаг. Два шага.
Он был слишком далеко, недостаточно далеко. Мой пульс участился, и я заставила себя двигаться. Летний ветерок донес знакомую песню, и мои шаги замедлились.
“Девушка с корицей” Ланы Дель Рей.
У меня перехватило дыхание, я не могла нормально вдохнуть воздух. Или его было достаточно. Я так старалась вернуть себе самообладание, но образы милого, задумчивого Амона всплывали в моей голове. Наш первый совместный японский ужин. Поедание мороженого. Фонарики. Мой день рождения.
Это была наша песня, плывущая по открытой площадке, пока звезды мерцали в темном небе. Она была моей и его — никто другой никогда не должен был танцевать под нее. По крайней мере, не с ним.
Мой взгляд встретился с взглядом Амона, но в этих глазах, которые я так сильно любила, не было ничего. Он просто смотрел на меня каменным взглядом, говоря мне идти. Говорит, что я никому не нужна. Мгновение он не шевелил ни единым мускулом, упрямо глядя на меня.
“ Амон… Его имя прозвучало беззвучным шепотом, болезненным царапаньем по моему горлу.
Мне потребовались все мои усилия, чтобы не расплакаться, от осознания того, что он стер все, что у нас было общего, и ничего не оставил после себя, у меня перехватило дыхание.
Я любила его; он не любил меня в ответ. Может быть, он никогда не любил. Может быть, для него все это было игрой. Я отдала ему все. Он дал мне… что? Душевная боль.
Ветер донес слова моей матери, шепчущие: Я отказалась от всего ради него. А он не дал мне ничего. Ты слышишь меня, Рейна? Он ничего нам не дал!
Может быть, именно душевная боль убила маму, так же как она медленно убивала меня.
Я с трудом сглотнула, заставляя себя сделать еще один шаг. Я должна была сказать ему. Всего три маленьких слова: я. Беременна. Он мог принять их или отвергнуть; об остальном я позабочусь позже.
Какая-то женщина вложила свою руку в его, и он отвернулся от меня. Я больше не стоила того, чтобы на меня смотреть. Взявшись за руки, они вышли на танцпол и начали танцевать. Под нашу песню.
И они танцевали как одно целое. Две души всегда хотели быть вместе. И что больше всего ранило, так это то, как они подходили друг другу. Ее волосы были темными,
Когда они двигались по танцполу, танцуя без усилий, как будто делали это миллион раз, я поняла, что он забыл меня. Наша песня больше не была нашей. Это было их. Он смотрел на нее так, словно она была всем его миром. Как будто она должна была что-то значить для него.
От этого чувства у меня на глаза навернулись слезы. Я всегда была связана с мальчиком со звездами в его темных глазах, но я совершила ошибку. Они сияли не для меня. Может быть, они никогда этого не делали. Или, может быть, я все это время была звездой, а он был луной. Была только одна из них, в то время как вокруг были миллиарды звезд.… и он не выбирал меня. Так что теперь я бы сгорела, узнав его вкус и навсегда скучая по нему.
Мое сердце бешено колотилось в груди, я пыталась заставить себя сделать еще один шаг. Я не могла. Вместо этого я стояла как вкопанная, молча любя его. Вслепую. Но потом он наклонил голову и поцеловал ее — нежно, благоговейно.
Звук моего разбивающегося сердца был таким громким, что оглушил меня.
Я не могла отвести взгляд, мои глаза говорили мне то, чего не могло сказать мое сердце. Оно разбивалось о мраморный пол вокруг меня, превращаясь в пепел.
Моя звезда погасла и превратилась в пыль, оставив меня в одиночестве.
Он был лучшей частью моего сердца. Самой темной частью моего сердца. Самой светлой частью. Всем моим сердцем. Она принадлежала ему, даже в разбитом состоянии. Ломать ее всегда было его обязанностью.
Моя грудь болела так, словно кто-то пропустил ее через шлифовальный станок. Боль распространилась по каждому уголку моего тела, становясь физической и усиливаясь с каждой секундой.
Когда мои ногти впились в ладони, а в горле образовался комок, который душил меня, по моей щеке скатилась слеза. Я обернулась, мое зрение затуманилось, и я наткнулась на высокое, крепкое тело.
— Извините, — пробормотала я, не поднимая глаз.
“Рейна”. Еще один знакомый голос. “Что ты здесь делаешь?”
Я подняла глаза, перед глазами все расплывалось, было трудно что-либо разглядеть. — Мистер Константин?
— С тобой все в порядке? — спросил я.
Мне нужно было убираться отсюда, пока я не сломалась и не опозорилась. Пока Амон не увидел меня такой.
Выдавив улыбку, я сказал: “Да. Извините меня”.
Не дожидаясь его ответа, я бросился вон оттуда, словно дьявол и его лошади гнались за мной по пятам. Я чувствовала, как мои глаза горят, угрожая хлынуть потоком слез.
Я был таким гребаным идиотом. Боль пронзила мою грудь, когда образ Амона, целующего другую женщину, заиграл в моем сознании, насмехаясь надо мной. Я не мог набрать в легкие достаточно воздуха. Все болело.