Горький привкус победы
Шрифт:
Обрадованный Турецкий — надо же: сразу так повезло! — тут же составил постановление на проведение экспертизы. Алексей Алексеевич отыскал в морозилке несколько плотно закупоренных пробирок. Пояснил, что это анализы и Артура, и Ариадны — так, на всякий случай. И в присутствии Турецкого, как и положено, упаковал пробы в специальный контейнер, который был направлен в химико-биологическую лабораторию Московского бюро судмедэкспертизы.
Заодно Турецкий отправил на Наличную улицу и патрон, так до сих пор и валявшийся в кармане брюк. Написал записочку с просьбой передать в баллистическую лабораторию. Не в службу, а в дружбу…
Выяснилось, что «патронное дело» Турецкий инициировал
Подойдя к своему «Пежо», он увидел бумажку на ветровом стекле за дворником. Оглянулся, высматривая знак, запрещающий остановку. Не найдя, усмехнулся своему странному порыву: с каких это пор наша ГАИ квитанции на штрафы к лобовухе приклеивает? Вот оно — тлетворное влияние Голливуда.
Машинально хотел скомкать очередную рекламку не глядя, но листок из-под дворника не был глянцевым и броско цветным. Записка на половинке обычного листа писчей бумаги. Очередная анонимка.
«Зря. Мы тибя придупридили».
Обычно нецензурной лексикой помощник генпрокурора никогда не злоупотреблял. Но тут не сдержался. От основательного, высотой в пять этажей матерка с коленцами мимо проходящая пожилая дама коряво подпрыгнула, шарахнулась в сторону и быстро-быстро застучала каблучками по асфальту…
Следовательно, соображал Турецкий, угрозы касаются именно этого дела. И это не просто угрозы. Раз «они» отследили мой маршрут, видимо, ведут с самого начала, как только мне было поручено разобраться с гибелью детей нефтяных магнатов. Кто-то сильно хочет, чтобы первоначальные выводы следствия не менялись. И, видимо, есть у них опасение, что измениться они ой как могут… И что? Они реально собираются воплотить угрозы в жизнь? То бишь в мою смерть? И когда? Прямо сейчас? Вряд ли. Скорее всего они рассчитывают на то, что я, испугавшись за себя, такого любимого, глубоко копать перестану и дело спущу на тормозах. И только увидев явную угрозу…
Что ж. Значит, надо сделать так, чтобы эту угрозу никто не увидел до самого последнего, решающего момента.
Однако все равно непонятно. Странная манера у анонимщика. Нетривиальная. Даже провокационная какая-то. Турецкий уже имел дело и с братковскими наездами, и с интеллигентными предупреждениями от товарищей в штатском. Неважно, кем они были, скорее всего, офицерами из ФСБ, СВР или Главного управления спецпрограмм президентской администрации — особо засекреченной российской спецслужбы. Но их почерк «срисовывается» в две секунды. И предупреждают они чаще «вообще», чем о конкретном расследовании: не «брось очередное дело», а уйди, мол, Турецкий, на заслуженный отдых. Хватит у больших людей под ногами путаться…
А здесь — нарочитая неграмотность. Настолько нарочитая, что писавший не мог не понимать: его послание за бандитскую «маляву» принято не будет. Зачем же тогда? Вроде бы и пугают, а с другой стороны, впечатление складывается, что затем это делается, чтобы внимание привлечь. Есть, мол, там преступление. Копай дальше…
«Надо бы с Грязновым пошушукаться, — решил Александр Борисович. — Слава мужик башковитый, глядишь, и присоветует, что об этом думать, и думать ли вообще. Но то, что я на правильном пути, сомнений уже не вызывает».
Турецкий еще раз внимательно осмотрелся. По Ленинскому, поднимая шинами к облакам мокрую взвесь, проносились автомобили — десятки, сотни машин. Низкие октябрьские облака складывались над головой в пухлую и кислую физиономию, готовую брызнуть слезами. Мимо, машинально огибая стоящего столбом на дороге генерала от прокуратуры, шли озабоченные своими собственными проблемами люди — сотни, тысячи озабоченных, неулыбчивых людей. И никому
Упали первые капли дождя, расплываясь на светлом плаще Александра Борисовича и на глазах превращая модный макинтош в подобие древней пятнистой леопардовой шкуры. Забарабанил дождь и по маркизе над окошком скромного полуподвального кафе, хозяева которого до сих пор не удосужились убрать с улицы летние столики под разноцветными зонтиками. Скучающий за одним из этих столиков денди лет двадцати с хвостиком допил большим глотком коньяк из пузатого бокала. Нехотя откусил от бутерброда с икрой и отодвинул тарелку. Полез за портмоне, чтобы рассчитаться, и, подняв глаза, встретился взглядом с Турецким. На мгновение в этом взгляде вспыхнуло естественное любопытство: что, мол, за тип придурочный под ливнем торчит? Но тут же потухли глаза. В них осталась невыносимая скука полностью удовлетворенного кадавра. Которому, как и всем остальным, нет никакого дела ни до погибших, ни до Ландырева с Турецким, ни до себя самого.
Следователь даже позавидовал ему на секундочку. Ну не ему лично, а счастливой возможности вот так ничем не заморачиваться, никому не быть должным, ни за что не отвечать. И тут же всплыл весь перечень собственных проблем, которые необходимо срочно решить: с Максименко встретиться, с родителями погибших самому поговорить, Поремского подстраховать, может, даже и вместе допрос судьи Камолова провести… В который раз мелькнула мысль: зачем мне это все? Может, Ирина свет Генриховна права и пора на покой? На почетную и размеренную преподавательскую работу? Вторую неделю ведь жена дуется: он опять ее с именинами не поздравил — забегался. А она, между прочим, намекала еще в сентябре, когда он только-только задело об убийстве Калачева [6] взялся: смотри, мол, Турецкий, в этот раз не напутай… Эх…
6
См. роман Ф. Незнанского «Засекреченный свидетель».
Но в который уж раз — и не сосчитаешь — Александр Борисович привычно отогнал эту крамольную и малодушную мысль прочь, сложил листок, начинающий мокнуть у него в руке, сунул анонимку в нагрудный карман и, вздохнув, сел за руль.
Глава 7 ТРЕНЕР-ОТРАВИТЕЛЬ?
Галя Романова дождю была рада. Вообще, это было ее естественным состоянием. Она любила жизнь и улыбалась миру.
Это ничего, что в жизни случаются беды и неудачи. Тем ярче потом чувствуется прекрасное. А прекрасного в мире много, но самое лучшее — это, конечно, любовь. Она непрерывно влюблялась еще в школе. Но отличница и толстушка не вызывала ответного интереса у мальчишек, искавших глупеньких принцесс, и ее невостребованные чувства тоже быстро проходили. А вот после школы…
Это было потрясающее лето. Старательной и одаренной отличнице Романовой все учителя школы прочили золотую медаль, но она, не полагаясь на прежние заслуги, выкладывалась полностью, готовясь к каждому выпускному экзамену так, словно за оценку ниже «пятерки» ее, не выводя из аудитории, расстреляют. Нервное напряжение дало о себе знать головными болями и приступами слабости. На выпускном балу, осушив всего один бокал шампанского, она упала в обморок и очнулась только в кабинете врача. Обнаружив у девушки повышенное давление, врач посоветовал матери отправить ее куда-нибудь отдохнуть от книжек.