Горький привкус победы

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Ты коммунист? — встрял замполит Тимошкин. — Партия сказала, что ты нужен здесь…

Полковник Кириленко движением ладони осадил заместителя.

— Что вы предлагаете?

— Предлагаю отправить меня в нормальную часть, где вычислительная техника уже развернута, — заявил Вадим.

Командир на слова «нормальная часть» поморщился и снова, словно неразумному ребенку, попытался объяснить:

— Я и так назначил всех вас, программистов, в отдел к Милюкову. Просто там пока в наличии только старенький «Мир», с которым вполне справляются два человека. И поэтому вы годик подежурите на командном пункте оперативного отдела. В обстановку, так сказать, вникнете, начнете разбираться в военных вопросах. А придет «Сторож» — займетесь делом, которому вас учили…

Афанасьев, помолчав пару секунд, угрюмо заметил:

— Все равно я подам рапорт.

— Я удовлетворю вашу просьбу, — жестко подвел итог Кириленко. — Кто еще думает так же?

Больше так никто не думал…

Поданный Афанасьевым рапорт выполняющий свое обещание Кириленко подписал и отправил по команде. Но бумага с просьбой о переводе автоматизатора на оснащенный компьютерами объект вскоре вернулась с резолюцией «отказать». Вадим выпросил у военного юриста кипу журналов и парочку потрепанных фолиантов и принялся усиленно изучать соответствующее законодательство. Выяснилось, что из армии просто так не уйдешь. Но «не просто так» попробовать было можно.

В первый же отпуск он договорился со старым знакомым отца, что тот возьмет его на работу к себе в милицию вне зависимости от характеристик в личном деле. И приступил к выполнению хитроумного плана. В Монголии он стал появляться на службе через два дня на третий, несмотря на вопли и угрозы отцов-командиров. Формально к уголовной ответственности он привлечен быть не мог, а на дисциплинарные взыскания внимания ни малейшего не обращал. Набрав полный букет замечаний и выговоров, «исправляться» тем не менее не желал. И командир части, терпение которого иссякло, подал прошение на увольнение строптивого лейтенанта.

Дело было шумным — в часть приезжала московская комиссия, «Красная звезда» опубликовала обличающую статью на целую полосу, Вадима едва не поперли из комсомола, из армии «выгнали с позором» — за дискредитацию высокого звания советского офицера, лишив всех льгот, о чем Афанасьев печалился не слишком, поскольку ни бесплатным проездом в городском транспорте, ни санаторно-курортным лечением толком попользоваться ему так и не удалось. А существенных привилегий выслужить попросту не успел.

В Москве знакомый устроил его по специальности — инженером ЭВМ в недавно созданный отдел автоматизации МУРа. Толковый специалист нравился начальству. А на запятнанное личное дело милицейские чины смотрели сквозь пальцы. Поскольку, во-первых, прекрасно знали, что здоровому человеку «закосить» от армейской службы можно только таким способом, а во-вторых, между силовыми ведомствами постоянно шла подковерная борьба и «перетащить» кадры в свою систему было где-то даже небольшой победой.

Но Афанасьев, вынужденный жизненными обстоятельствами познакомиться с юриспруденцией, вдруг увлекся этим крючкотворством. Работать в прокуратуру его никто, разумеется, не приглашал. Оставался сыск. И, заочно закончив юрфак университета, он попросился в оперативники. Просьбу его милицейское начальство удовлетворило. И даже «вернуло» ему офицерское звание лейтенанта. Сверстники его к тому времени уже донашивали капитанские погоны…

— Махн мандтугай! — выругался отставной майор, нечаянно плеснув горячим кофе на палец.

— Давно хочу спросить, дядь Вадим, что это значит?

Павел Шаров, свежеиспеченный кандидат технических наук, выпускник аспирантуры кафедры термодинамики и тепловых двигателей университета имени Губкина, автор десятка печатных работ, посвященных диагностике оборудования компрессорных станций, был достойным продолжателем славных семейных традиций.

— А я знаю, Паш? — улыбнулся Вадим Иванович Афанасьев, давний друг семьи Шаровых. — Это у меня вместо тривиального русского мата в ходу. А наделе это лозунг монгольский. Что-то вроде нашего «Слава КПСС!».

Двое мужчин удобно расположились в креслах кабинета старинной квартиры на Арбате. Вдоль стен тянулись высокие — под потолок — полки с книгами. На журнальном столике у стены тепло светился абажур лампы. Окно, за которым шумела столица, было задернуто шторами. Павел, отодвинув ноутбук, шумно отхлебнул из чашки. Здесь фактически ничего не изменилось с момента трагической гибели его отца. Те же книги, тот же массивный шкаф со старой пишущей машинкой наверху, та же страшная — с черепами — маска над дверью…

Афанасьев перехватил взгляд собеседника.

— Да. Это я Васе, отцу твоему, подарил. Одна из немногих вещиц, которые я привез из той удивительной страны…

В первой половине XVII века сын Тушету-хана Ундур-гэгэн, глава ламаистской церкви и государства, основал в урочище Ширээтцагаан-нуур обитель, состоявшую из временных сооружений, окруженных завесами из желтых полотнищ. Она так и называлась Шар бесийн хот (Желтый полотняный город). Лет шестьдесят кочевой монастырь многократно менял свое местонахождение, но в 1779 году расположился оседло на северном берегу Толы, недалеко от впадения в нее речки Сельбы, в долине, окруженной горами со всех четырех сторон. Говорят, что именно здесь находился дворец легендарного кереитского правителя Ван-хана. Через эту долину проходил и чайный путь из Китая в Россию, и дороги, связывавшие восточные и западные районы Монголии.

Молодые автоматизаторы стояли на огромной центральной площади бывшего Святого куреня. Так к концу девятнадцатого столетия стал именоваться монастырь, а точнее, совокупность нескольких монастырей, окруженных кольцом двадцати восьми дамских общин-аймаков. Только монахов-лам жило тогда в курене более тринадцати тысяч — это при всем населении вымирающей от голода и сифилиса Монголии, не насчитывающем и девяноста тысяч.

Нынче от бывшего семидесятихрамового центра Урги оставались лишь свидетельства Пржевальского да фрагмент общего вида города начала XX века работы Джугдера. Но и то, что предстало взорам новоявленных жителей монгольской столицы, впечатляло.

— Так, парни, — обратился к экскурсантам Саша Дубинин, один из счастливцев, которые работали на «Мире». — Уж если фотографироваться, то здесь. Внутри монастыря все равно аппарат работать не станет.

— Это еще почему? — возмутился обладатель последнего слова в отечественном фотоаппаратостроении — новенького «Зенита-Е» — Вадим Афанасьев.

— Про-о-осто не станет, и все-о-о, — замогильным голосом протянул Саня. — Проверено.

Афанасьев недоверчиво пожал плечами, решив непременно на деле опровергнуть всяческую отсталую мистику. Но сняться снаружи всех храмовых и дворцовых сооружений тоже стоило. И Вадим принялся интенсивно щелкать «Зенитом», снимая приятелей и захватывая в объектив то резные триумфальные ворота с шатровой крышей типа китайских пагод, то главные ворота Зеленого дворца с изображением богов или великих батыров.