Горький шоколад
Шрифт:
И все же, как он тут оказался? Наверняка подкарауливал ее неподалеку от дома.
— Что тебе нужно? — Эль старалась держать «лицо», хоть внезапная паника почти сковала ее мышцы. — Должна быть причина твоего появления на другом конце материка.
— Причина, конечно, есть, — не стал отпираться он. Но и своими планами делиться не спешил: просто скользил по ней оценивающим взглядом.
Эль прекрасно помнила это выражение на его лице. И те воспоминания вряд ли можно было назвать «приятными». Очевидно, что и в этот раз его визит не принесет ничего
— Ты хорошо выглядишь, — сказал Айзек, выуживая изо рта пожеванную зубочистку. — Посвежела, румянец на щеках появился. Надо же, а я всю жизнь думал что ты уродилась бледнющей и конопатой.
Эль предпочла отмалчиваться. Если его не провоцировать, может быть, все обойдется? Не станет же он пороть ее прямо на улице?
— Я очень недоволен твоим бегством, Эль. — Мужчина покачал головой, но в его сожаление не поверил бы и слепой. — Знаешь, каково это: узнать, что единственная кровинка исчезла? Да я чуть пол штата на уши не поставил, чтобы разузнать, куда подевалась моя золотая девочка.
Золотая? Он называл ее так, когда хотел подчеркнуть, что может выручить за нее приличную сумму.
— Я в порядке и у меня все хорошо, — продолжая держать дружеский тон, ответила Эль. Ребенок в ней продолжал верить, что даже в таких больных ублюдках, как Айзек Кромби, может быть хоть капля любви к собственной дочери. И что этой капли окажется достаточно, чтобы остановить его совершения очередной гнусности. — Мне жаль, что я не сказала. Просто… все произошло так быстро, а ты был занят, и я не хотела беспокоить тебя по пустякам.
— Охотно верю, что ты не хотела рассказывать любимому папашке, что сорвала джек-пот. — Айзек растянул губы в широкой недоброй улыбке. — Зачем же говорить, что ты тягаешься с миллионером? Зачем вообще вспоминать о том, что у тебя, бл*дь, есть обязательства передо мной.
Так вот значит, откуда ветер дует.
Эль быстро прикинула, откуда отец мог прознать о Максе. Простое уравнение с одним неизвестным, которым мог быть всего-то один человек: Марго. Кроме нее никто на всем белом свете не мог знать, в чем доме она живет.
Жгучая обида со всей силы лягнула под дых, выколачивая из груди остатки воздуха. В голове колотилась одна единственная мысль: как она могла? Марго как никто другой знала, чего Эль натерпелась от своей «любящей» семейки. Она кучу раз сама чуть не силой волочила ее в участок и требовала зарегистрировать побои, а потом жутко злилась, когда Эль отказывалась ввязываться в судебную волокиту. Марго даже синяки ей помогала замазывать, чтобы своим видом Эль не отпугивала клиентов «Цыпочек», которые и приходили-то в основном затем, чтобы пускать слюни на милашек-официанток. И, в конце концов, Марго целиком одобрила ее решение ничего не говорить отцу ни о поступлении, ни о поездке.
Неужели она в самом деле так сильно взбесилась? Но, даже если поступок подруги был полностью продиктован обидой, Эль не могла найти ему оправдания.
— Тебе лучше уехать, — сказала Эль, когда справилась с первым приступом негодования. —
— Мне уже повезло, — растягивая слова, проговорил Айзек и, переломив зубочистку надвое, бросил мусор под ноги. — Твой богатый ё*арь трахает тебя за бесплатно, мать его! Да я чувствую себя поиметой целкой!
Эль поморщилась, и снова отступила, а он снова подвинулся.
— Но знаешь, ты молодец! — Он вскинул вверх оттопыренные большие пальцы, осклабился, демонстрируя крепкие желтые зубы. — Знала, перед кем ноги раздвигать. Вот только я хочу получить от этого сладкого пирога свою долю.
— Не было никакого сладкого пирога. Тебе лучше уехать.
Ответ ему определенно не понравился.
— То есть ты посылаешь меня? — спросил он, распаляясь.
— Я просто предлагаю тебе оставить меня в покое и вернуться домой. Мне больше не пятнадцать лет, и ты не сможешь заставить меня делать то, чего я не хочу. — Эль набрала в грудь побольше воздуха, собралась с силами — и выпалила: — Я тебя не боюсь, Айзек.
— А следовало бы, тупая сучка, если тебе дорога твоя мордашка.
— Мне дороги мои нервы, потому что если ты хоть пальцем меня тронешь или придумаешь какую-то другую мерзость, я заявлю в полицию. И, да поможет мне Бог, на этот раз пойду до конца.
Очевидно, сказать все это ему в глаза было величайшей ошибкой, но слова вырвались из нее, и, как ни странно, это облегчило ее ношу. Как будто все эти года она таскала за спиной каменную глыбу, которую не могла осмелиться скинуть. А теперь испытывала невероятное облегчение от того, что слова сказаны — и мир не перевернулся с ног на голову.
— Ты мне угрожаешь? — Глаза мужчины превратились в две щели. — Ты, бл*дь, мне угрожаешь?
— Предупреждаю.
— Мы сделаем вот как, дрянь сопливая. Ты прямо сейчас позвонишь своему кобелю и скажешь ему вот что: если он хочет и дальше трахать тебя, то пусть раскошелится. И пусть заплатит долг за то, что порвал твою целку.
Эль стало противно от его слов. Ее будто с головой окунули в грязь, и, лишив возможности искупаться, выставили на осмеяние.
«Ты не будешь плакать, как маленькая сопливая девчонка, — приструнил приступ ее малодушия внутренний голос. — Ты только что сказала, что пойдешь до конца — вот и держись за это».
— Ты больной, — прямо ему в лицо, выплюнула Эль. — Мне противно от мысли, что я в самом деле твоя дочь.
— Срать я хотел на твое «противно». Звони. Своему. Трахарю. — По словам, потребовал Айзек Кромби. — Миллион баксов на мое имя — и пусть считает, что я сделал ему скидку.
— Я не хочу с тобой больше разговаривать.
«Я смогу убежать, я смогу убежать…»
Она рванула с места, прекрасно зная, что для побега у нее будет всего одна попытка. И если она не воспользуется, не выложится на все двести процентов — последствия будут самыми печальными. И, скорее всего, дело не ограничится одними побоями.