Горлица
Шрифт:
– Как сохнет в бане? – механически переспросил я. Сонливость испарилась, в висках застучало.
– Она ждёт тебя в бане, прямо сейчас, – повторил, улыбаясь, мой друг.
– Ты откуда знаешь? – вовлекаясь, я сделал недоуменную гримасу, вмиг схватив всё на лету. Хотелось растянуть удовольствие познанием предыстории: что же на самом деле произошло и что происходит? Я снова в игре?!
– Она просила меня передать тебе, что хочет с тобой поговорить. Сказала, что будет ждать тебя в бане до утра. Умоляла, чтобы я передал!
Достав из ящика под столом большое сочное
– Ну, как тебе, а?!
«До утра», – эхом отозвалось во мне. Я смутился. Опять то «навсегда», то «до утра», – у неё что, нет границ покороче?
– Почему до утра?
– Не знаю, так сказала и всё, – продолжая грызть яблоко, ответил он. – Может, потом в бане станет холодно?
Ну да, – подумал я, – верёвки вить из меня… И начал расспрашивать:
– А что там было у вас?
– Скукота без тебя, – заржал он, – сегодня всё было чинно. Ну, если не считать парочки перлов от Харриса с бабкой. А так – праздновали день рождения Анны. Вечером Харрис-пистолет баню истопил, и мы с пацанами ходили париться. Все уже устали, Вадька, от встречи Нового года и дня рождения. Кстати, твоя рано ушла к себе. Наверное, тебя не дождалась… – улыбался Андерс-финн.
– А как она тебе передала просьбу о встрече со мной? – уже жадно интересовался я.
– Из окна. Мы когда расходились, она высунулась и тихо позвала меня. Говорит, передай, пожалуйста, Вадиму, что буду ждать его в бане до утра. Мне очень нужно с ним поговорить. Прямо умоляла, вот так вот! Нравишься ты ей, Вадька! – довольный собой, продолжал Андерс-финн. – Наверное, у себя в комнате что-то замышляла, план строила. А ты ссал, что у неё кто-то есть! – он, подбадривая, похлопал меня по плечу.
– Харрис-пистолет, подвыпив, сказал в бане, что совершенно спокоен за свою внучку, потому как она – смерть мальчишкам! Мы ржали! Никто к ней не лезет после твоего выступления. Она вроде как тоже пострадавшая сторона, а? Может, и ей как-то не по себе, вот и ушла, чтоб не светиться. Да и бабка ей жужжала про вас, мол: «Дерёт коза лозу, а волк козу, – два сапога пара!»
Последние слова привели меня в чувство. Я вмиг просветлел, мне стало жалко мою девочку и странно за себя. Как точно, подумал я, – смерть мальчишкам! Именно этого я и боялся!
– Наливай! – весело скомандовал я. Хотелось набраться смелости, план-то уже готов.
На столе появились два стакана. Друг мой принёс одеяло и набросил его на меня. Откупорив бутылку, я налил нам совсем по чуть-чуть. Не хотел напиваться, а он и так был хорош. Наслаждаясь общением, дружбой, мы потягивали водку из гранёных стаканов и закусывали зимней антоновкой. Необычайно светло и тепло стало у меня внутри. Я накинул одеяло на Андерса-финна и опёрся головой на руку. В ночном жёлтом туманном свете уличного фонаря, на прохладной веранде с морозными узорами на стекле и яблочным ароматом, мой милый друг поведал мне о моей первой любви. Рассеянным внутренним взором я мечтательно блуждал по его рассказам.
Он лучше меня знал мою девочку, он здесь жил и общался с ней всякий раз, когда она приезжала. Истории его были полны нежной заботы обо мне. Андерс-финн и не заметил, как переключился на своё, стал с грустью подробно рассказывать о себе и о своей милой девушке, которая была ему дорога, о её злых и жадных родителях, не позволявших ей ничего. Андерс-финн берёг свою любимую и скрывал от всех. Он говорил о том, чем не мог поделиться ни с кем. Я внимательно слушал, расслабившись и немного согревшись, и почувствовал, как поплыл. Голос его зазвучал монотонно, как будто издалека, всё глуше и глуше, а образ размылся. Я уже не прислушивался к словам, а, погрузившись в себя, размышлял.
Как же прекрасно, думал я, что у меня есть такой замечательный друг. Такой внимательный, нежный, заботливый. Открывшись, он предстал предо мной таким в первый раз, в совершенно другом, новом свете. Какое же у него доброе и чистое сердце! Я был сражён наповал, я впервые слушал такого искреннего и отзывчивого ровесника. Какой он, оказывается, прекрасный человек!
Меня осенило: как томительно больно может быть и другому, и другой человек может так же страдать, переживать и любить, как и я… Мысли его, раньше казавшиеся мне неказистыми и неважными, теперь стали очень близки и понятны, а нежные ранимые чувства так же ценны и дороги, как свои.
– Так что, Вадька, эта девчонка как раз для тебя! Эй, да ты что, спишь!? – он затормошил меня.
– Нет, нет! Просто я заслушался, – собираясь с мыслями и меняя позу, улыбнулся я.
Возникла короткая пауза. Я хотел как-то выразить благодарность ему за то, что он мне рассказал, и за то, что он есть у меня.
– Слушай, выпить хочу за тебя! – неожиданно для него сказал я. – Знаешь, ты настоящий друг! Ты самый лучший, добрый и близкий мне человек! И я люблю тебя! Пусть всё у тебя получится! Я в это верю!
Налив себе водки в стакан, я выпил за своего лучшего друга! Подошёл и крепко обнял его. Андерс-финн немного смутился, глаза его заблестели в жёлтой ночи. Но сразу как-то внутренне собравшись и повеселев, он напомнил мне, что уже пора идти, и стал быстро убирать со стола. Моему другу хотелось побыть с собой наедине. Я отвёл взгляд и не мешал ему, но заметил, что ему было очень приятно слышать такие слова: он их не ждал от меня. В эту ночь Андерс-финн откровенно и сердечно открылся мне в том, чем не мог поделиться ни с кем. Друг мой любил меня и доверился мне полностью. Потом, через несколько лет, я признался ему, что в ту ночь в моей жизни он неприметно сыграл свою главную роль. Услышал ли он меня, не знаю…
* * *
Мы пробирались по снежным тропинкам огородами на задний двор дома моей девочки. Там, в углу их большого участка, стояла деревянная баня. Было уже два часа ночи. Во дворах раздавался редкий и гулкий лай собак. Зимнее холодное небо затягивалось ночными облаками, через них проглядывала луна. Погода менялась, становилось ветрено, но не темно. Я нёс за пазухой бутылку недопитой водки, запечатанную хлебным мякишем, а в карманах – антоновку.
– А где Рууди? – спросил я своего лучшего друга Андерса-финна о нашем втором лучшем друге.