Горлум и ласталайка
Шрифт:
– Ну-у... не то чтобы не понравилась...
– девушка помолчала, потом, решившись, выпалила: - Можно честно?
– Можно? Скорее, желательно, - тон профессора, впрочем, стал чуть суше.
– Я не дочитала. Скукотища потому что. Вот.
Профессор хмыкнул.
– По крайней мере, вы откровенны, милая барышня...
– Только вы не подумайте чего, - на глазах девушки неожиданно выступили слёзы, - это я такая дура, а у нас все ребята и девчонки с ума сходили. Вот у меня подруга есть, Сара... той сны снятся про эльфов. Они с ней разговаривали на квенье. Вообще-то она еврейка, - некстати добавила девушка, - у неё всегда был интерес к своим корням, к предкам, всё такое. Это сейчас модно. Она мне рассказывала, когда учила этот свой иврит, ну у неё было такое чувство, как будто вспоминала. Как будто в детстве говорила на этом языке, но забыла, а теперь вспомнила. А потом то же самое говорила про эльфов. И квенью она выучила очень быстро. Тоже, говорит, идёт как родной язык. Говорит, в неё всё внутри перевернулось. Мне кажется, она слишком впечатлительная, - девушка вздохнула.
– У меня ничего такого не было. А потом начались знаки. И получается, что я эльф. Такие вот дела. Я потом много про эльфов прочитала. И у вас, и вообще.
– Лучше бы вы читали учебники, милая барышня, - вздохнул профессор.
– Я читала учебники. Я по психологии специализируюсь. И хожу к психоаналитику, кстати.
– Какая гадость... и недешёвая к тому же?
– Мне родители оплачивают, - призналась девушка.
– Н-да. Вы, значит, отдаёте себе отчёт в том, что у вас есть родители, и они отнюдь не эльфы? Надеюсь, вы не воображаете себя приёмным ребёнком? Как я слышал, это распространённая фантазия...
– Я и есть приёмная, - обиженно сказала гостья, - чего мне воображать-то? Но я очень люблю маму и папу. Они меня взяли, когда мне годика не было. Мне всё сказали, когда я стала понимать такие вещи. Мои родители очень ответственные. Папа мне даже разрешил называть себя по имени, а не папой. Но я всё равно зову его папой. Только у меня к нему нет эдипова комплекса, или как он там для девочек называется? В общем, у меня его нету. То есть я не хочу с ним трахнуться. Это неправильно, наверное, потому что должен быть эдипов комплекс. Ну я вообще не очень насчёт секса, если честно. Я, наверное, ещё не готова к таким отношениям. Вы только не подумайте чего, я современная девушка, я феминистка. И понимаю, что чувственность надо развивать и освобождать...
– Теперь слово "чувственность" означает то, что раньше именовали "испорченностью", - вздохнул профессор.
– Освобождать её не надо, от неё надо освобождаться. Хотя это и сложно. Вам в колледже рассказывали что-нибудь о десяти заповедях? Хотя бы на каком-нибудь спецкурсе по сравнительной антропологии? Или изучение культуры белых людей в вашей замечательной стране теперь не поощряется?
– Я всё время не о том говорю, а вы меня ещё подначиваете!
– девушка всхлипнула.
– Ну прекратите же, Ласта... Кстати, Ласталайка, а как вас называют мама с папой?
– Так и зовут. Я им сказала, что это моё имя. Они уважают мой выбор. Они у меня замечательные. И они меня нисколечко не угнетают. Только боятся за меня очень.
– А сокурсники и преподаватели?
Девушка сердито сверкнула глазами.
– Они считают меня дурой набитой. И у них всегда такой вид, будто я им котёнок какой-то. И меня достаточно погладить по головке, чтобы успокоить. Ненавижу!
– В детстве я тоже ненавидел этот жест. Ласка как знак презрения - в этом есть что-то противоестественное. Впрочем, вся наша так называемая цивилизация противоестественна. Не сочтите за стариковское ворчание. Я и в самом деле так думаю.
– Ну вы опять за своё... Короче, потом были знаки. Слушайте, пожалуйста! Мне кажется, вы не слушаете.
– Я и так уже слушаю вас довольно долго, причём стою на ногах, а мне это уже в тягость...
– Могли бы и лишний стул завести! Извините. Я совсем коротко. Понимаете, на втором курсе я влюбилась.
– До чего оригинальное начало...
– Ну послушайте же! Я влюбилась. В нормального такого парня. Он хирург. Косметолог. Модная профессия. Я хотела за него замуж. Он был не против. Он даже не заставлял меня... ну, это... трахаться. Согласился подождать до свадьбы. Очень мило с его стороны, вы не находите? Мы обручились. Он меня даже познакомил с родителями, коллегами по работе, и научным руководителем.
– А вот это и в самом деле оригинально...
– А потом он мне позвонил, и сказал, что я его обманула. Что не рассказала ему кое-чего очень-очень важного. И что ему нужны нормальные, красивые дети, которым никогда не понадобится хирург... И что я хотела за него замуж потому, что знала... что он понадобится...
– на этот раз девушке удалось удержаться от слёз.
– Что?
– Научный руководитель ему сказал, что я подвергалась пластической операции. В детстве. Он на этом собаку съел, и видит следы вмешательства не хуже рентгена. Он сказал, что меня исправляли. Что у меня подрезаны ушные хрящи. Я поклялась, что этого не было. А любимый мне не поверил, и мы расстались... то есть он меня бросил. Для него было важно доверие. Знаете, консервативная семья и всё такое.
– Да, понимаю.
– Я потом спрашивала у родителей. Они посмеялись. Сказали, что ничего такого не было. Что меня не резали. Тогда я пошла в клинику. Заплатила за обследование. Сказала, что это вопрос денег. Что от результата зависит установление отцовства, и может потребоваться экспертное заключение. Наплела им, короче, с три короба. Они отнеслись серьёзно. Подтвердили, что ушные хрящи как-то хитро подрезаны. Скорее всего, в раннем детстве, или даже во младенчестве. Очень тонкая работа - чтобы ушки выросли как надо. У меня должны были быть острые уши!
– Значит, поэтому и Ласталайка? Н-да... Итак, у вас есть на руках врачебное заключение о том, что вы подверглись пластической операции. Какое отношение это имеет к эльфам? Я, кстати, нигде не писал о том, что у эльфов заострённые уши.
– Подождите, профессор, я так путаюсь. Про уши я рассказала. А потом я нашла у себя на теле... татуировку. На очень необычном месте. На ноге... то есть на ступне. На подошве. Вот.
Она скинула тапочек, показав грязную ногу. В ложбинке между пальцами и пяткой что-то синело.
– Так не видно. Вы посмотрите. Там какая-то надпись. На квенье. Я смотрела в зеркало. Там надпись.
– Смотреть? Зачем? Я вам и так верю... И что же?
– Но я не делала никаких татуировок! Я не так воспитана, чтобы делать татуировки. Я спросила маму и папу. Они сказали, что это всегда было на мне. Но ведь Книга появилась позже! Как могла появиться на ноге эта надпись? Как?
– И что там написано? Простите, милая барышня, но разглядывать ваши ступни я сейчас не буду.
– Там написано "Ласталайка, госпожа". Я так поняла, что это моё имя. И ещё есть вторая надпись, между пальцами ноги. Там написано...
– Чувствую, это надолго. Я, пожалуй, всё-таки принесу себе из дома что-нибудь, на чём можно сидеть. Подождите.
– Не надо! Я... я сейчас слезу... Чёрт, я на столе могу посидеть! Я хочу сказать, что там написано, крошечными такими буковками...
– Ну уж нет! Сначала вы заняли моё кресло, теперь не хотите, чтобы я уходил. Подождёте, не маленькая.
Толкиен ловко достал из-за шкафа огромный зонт с резной деревянной рукоятью. Подошёл к двери, открыл, немного постоял на пороге, вглядываясь в тёмную пелену дождя. Потом, кряхтя, потянул за рукоять зонта. Раскрывшийся купол загородил дверной проём. Старик сделал шаг, второй, водяная пыль размыла контуры фигуры, заштриховала, зачеркнула.