Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Кормилец не мой, чтоб его отдавать, – возразил ярл. – Саппивокова с Нерретом доля.
– Зачем такой корабль рыбоедам вонючим, с загогулинами по всей ко… – Миклот встретился глазами с подъехавшей к Хёрдакнуту анассой и осекся.
– Бродиров Жеребец Весел так на косе и остался, – вспомнил ярл. – Сможешь его стянуть с мели – забирай.
Морскому разбойнику не удалось скрыть огня жадности, загоревшегося в его глазах.
– Всё вы, дони, речами мягки да тихи, а в торгу злобны да лихи, – сказал он, перетягивая
– Миклот не ведет себя, как подобало бы его положению, – сухо заметила Тира, когда кони отдалились от телег на достаточное расстояние
– Зато как торгуется, – с некоторым уважением признал ярл, – Сажальные ступени мне!
Ждавшие у коновязи в глубине замкового двора карлы раздвинули небольшую стремянку, до того прислоненную к стене, и вынесли ее вперед. Один взял Альсвартура под уздцы, другого конь попытался укусить – не со злобы, а скорее для порядка. Кряхтя, Хёрдакнут перекинул правую ногу через конский круп и поставил ее на верхнюю ступеньку.
– Что б ты, дочка, в жизни не делала, только не становись старым толстым ярлом, кого собственная спина не держит, – на всякий случай остерег он Тиру, спускаясь на камни.
Та вполголоса спрашивала карла, ловко увернувшегося от конского укушения:
– Так и не выходил из замка?
– Нет, дротнинг. Ни конунг, ни Щеня целитель.
Анасса перекинула поводья через голову Кольгриммы, спрыгнула на камни и, не дожидаясь Хёрдакнута, растворила одну из створок двери и вошла в замок. В первом от двери помещении, лежали раненые, которых было не так и много.
– Горм? – спросила Тира одного из венедских знахарей, придирчиво ощупывавшего неприятного вида шишку на голове ратника, лежавшего на скамье вниз лицом.
Тот, не поднимаясь полностью, изобразил полупоклон и мотнул головой в направлении проема, к которому вели три неровных ступени. За ступенями, резная дверь вела в покой поменьше, посветлее, и почище. На полу лежали наброшенные один на другой и, судя по всему, стащенные из разных палат ковры, поверх которых был развернут свежеотстиранный кусок белой парусной шерсти. На нем на боку лежал Хан.
Вид пса был плачевен. Дело было не в выбритой во многих местах шерсти и даже не в длинном шве на животе. Глаза собаки ввалились и смотрели на мир тускло и отрешенно, несмотря на то, что почти под Хановым носом стояло несколько серебряных мисок с вареной бараниной, полосками сырой баранины, перемешанными с творогом, какой-то птицей, морковью, водой, и даже вином и пивом. Рядом сидел Горм, медленными движениями пропуская пальцы сквозь невыстриженную шерсть собачьей гривы. Он был в тех же же подстеганных льном в несколько слоев кожаных рубахе и штанах, что надел под доспехи перед битвой.
Тира опустилась на колени рядом и погладила голову Хана. Тот едва ответил взглядом
– Что Щеня определил? – наконец спросила анасса.
– Сделал, все, что мог, – конунг моргнул красными (вероятно, от суток с чем-то без сна) глазами. – Промыл рану мертвой водой, кишку тоже, затолкал ее внутрь, снова промыл, зашил. Теперь ему надо есть и пить, чтобы раны зажили. А сил на это не осталось, слишком много крови потерял.
– Так ты с ним все это время просидел?
– Да. Два раза я его упросил попить, а мясо изо рта вываливается.
– Может, болтушку сделать и прямо в горло влить? – предложила Тира.
– Нельзя, может в легкие пойти, – сказал с порога Хёрдакнут. – Тогда точно псу колода. Сынок, может, поспишь пока?
– Нет, сейчас должен Кнур подойти, он как раз хотел трубку сделать, чтоб жидкую пищу Хану влить.
Через некоторое время показались Щеня с Агеном, в обеих руках несшим еще одну серебряную миску, из которой распространялся сильный, но не вполне приятный (по крайней мере, для носа Хёрдакнута) запах.
– Все, как ты велел. – Аген поставил миску рядом с другими. – Морковка, курица, все сварено, пестом растерто, и в варево вмешано.
– И то, что я тебе дал? – спросил Горм.
– И это, – Аген сложил руку в знак от сглаза.
Щеня встал на колени, проводя пальцами вдоль страшного шва на собачьем брюхе:
– Вроде не воспален.
– Вот, – в руках Кнура был деревянный поднос, а на нем – несколько тонкостенных серебряных трубок разной толщины, прямых и изогнутых, и раструб из того же металла. – Они все гнутся, а входные горловины я завернул, чтобы нутро ему не поцарапать. Щеня, какую вставлять будешь?
Знахарь потянулся к подносу, но конунг опередил его:
– Погоди.
Похоже, Горм, как и Тира, заметил, что ноздри Хана чуть расширились, когда Аген внес в покой варево. Конунг взял в руку прямую трубочку длиной примерно в полторы пяди, большим пальцем закрыл верхний конец, снова открыл, потом зачем-то опустил палец в миску с варевом, облизнул, наконец, опустил трубку в ту же плошку, снова закрыл верхнее отверстие, и поднял трубку. Из нее ничего не вылилось.
– Аген, Щеня, поверните его на живот. Тира, приоткрой Хану слегка рот.
Хёрдакнут внимательно наблюдал, как его сын положил нижний конец трубки псу в пасть и отпустил большой палец. По нездорово бледному языку растеклась лужица болтушки. Хан видимо собирался с силами, потом втянул язык и сглотнул.
– Еще разочек, пёсинька?
Горм по порядку повторил все действия. Пёс вновь проглотил капли болтушки, и его глаза даже начали отслеживать движение трубки. Тира без слов взяла ее у конунга и скормила Хану третью толику варева.
– Что еще он тебе дал сварить, кроме курицы и морковки? – шепнул ярл Агену.