Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Я возвращаю тебя как моего вольноотпущенника под защиту закона и обязуюсь быть твоим наставником и покровителем.
– Я возвращаю тебе… Короче, освобождай остальных, трескайте треску, и чтоб с отливом вы были в открытом море! Карли, пошли! – второй сын ярла возгласом вывел гаевника из очередного помрачения, вызванного избытком восторженного созерцания Асы.
– Хельги, милостивец наш! А с безъязыкими что делать? – Домослав тронул одного из гребцов за плечо, тот указал на свои ножные кандалы и сделал пилящее движение рукой.
– Твоя забота. – Хельги переступил
Они шли втроем, Хельги чуть впереди, Карли позади, ларь с сорванной крышкой посередине, и Аса рядом с Хельги.
– Слушай, – спросил вдруг Хельги. – Ты когда первому из них пустила стрелу в глаз, что-нибудь почувствовала?
– Как ты знал? Почувствовала, что терлик в спине жмет, – Аса повела плечами.
В этом движении было столько непринужденного изящества, что Карли снова отвлекся и чуть не выронил ларь.
– Ха… Я не в этом смысле. Все-таки первый бой…
– А… Знаешь, когда на кабанов охотились, вот ту свинью мне жалко было. А этих свиней… только думала, как бы не промазать, – Аса ненадолго замолчала. – Нидбьорг-то знает?
Хельги посмотрел Асе в лицо, потом, когда она встретила его взгляд, выразительно покосился на Карли. Аса два раза моргнула и сменила разговор:
– Ловко ты придумал. Гнупа придет, увидит, наемники его у возил мертвы лежат, снеккара нет, подумает, работорговцы решили, что ни к чему им ему платить за новых рабов, так что наших следов искать и не станет. Стой, а что он подумает, когда этого, кожей с дегтем конопаченного, не досчитается?
– Подумает, что тот был с торговцами в сговоре? Гнупа, он вообще, говорят, не горазд думать…
– А. Тем временем мы через лес, к саням да к волокушам, вдоль моря, вверх по реке, и домой. Хитро, а без вранья.
– Горм и Виги говорили, от вранья, льды вернуться могут. – вспомнил Хельги.
– Может, не только от вранья Круг Земной неровно катится? – призадумалась Аса, оттопырив нижнюю губку.
Карли все не мог взять в толк, радоваться ему или грустить. С одной стороны, он шел вместе с наследниками ярла, неся сокровище, добытое в бою, где он и сам отличился, и мог невозбранно любоваться, как отражаются в дивных фиалковых глазах Асы небо, в котором плывут белые тучки, лес с белым снегом на черных ветвях, птицы в небе… Птицы, здоровенные черные вороны, уже слетелись полакомиться на голые изрубленные трупы налетчиков. Ладно, птицы пусть не отражаются… С другой стороны, если послушать разговор Асы с Хельги, он, Карли, хоть и здесь, да будто и нет его!
Хельги снова что-то вспомнил:
– Не только от вранья, правда. Еще от клятвопреступления.
– Вон Соти убили у Нидбьорг и Унн на виду, а их чуть не угнали в Свитью. Такое, может, еще хуже просто вранья?
– Ха! Мы же их отбили? Мы за наших карлов, они за нас, так заведено! Потом, у нас свидетель есть, если не околеет до равноденствия, на тинге раскажет, что его
– Верно, но если ты, например, взял у соседа серебра в долг и в срок не отдал, все тебя осудят, да еще на тинге могут наказание назначить. Если ты нанял кого у соседа скотину украсть, тоже наказание есть. Нанять вора не овцебыков, а бондов в угон свести – дело и вправду неслыханное. Но если ты того же соседа в его палате запер и сжег… Раз это, наоборот, в обычае, значит, и осуждения тебе нет?
– Тебя не осудят, но если соседовы друзья и родичи за него не отомстят, им-то как раз от позора ввек не отмыться, так?
– Но тогда выйдет, ты соседа сжег, тебя потом сожгли, кругом одна беда да убыль, правильно ли это?
– Да нет, я ж сперва подумаю, что ж со мной будет, если соседа спалю. Выйдет, и сосед не в обиде, и я цел.
– Так то ты, а Гнупа… сам же говоришь, он думать не горазд…
– Тоже правда, – Хельги ненадолго погрузился в размышление. – Или вот те шестеро немых… Они даже не могут рассказать, в честном ли бою их взяли в неволю, или каким обманом…
– Хельги! Хельги! Хельги-добродей! – закричали вдруг со снеккара Домослав и еще несколько лютичей.
Хельги обернулся и увидел, что гребцы встали и отталкивались от причала веслами. Домослав и двое других возились у мачты, еще один рыбак резал на колодках другого ремни, на носу снеккара у горшка с лутефиском склонились на коленях четверо, руками запихивая себе в рот полупрозрачные вонючие куски.
– Помог, помог нам Сварог-то! – крикнул Домослав. – Тебя послал!
Глава 11
– Плохое это дело, что мне приходится твою кожу прошивать, Белый Ястреб, – приговаривал Брат Косатки, орудуя тонкой костяной иглой, в ушко которой была продета прядка барсучьего волоса, обмакнутая в краску, сделанную из сажи, смешанной с тюленьей мочой.
– Ой, почему? – Белый Ястреб был и рад получить повод в голос ойкнуть, и действительно несколько напуган.
– Это должна делать уважаемая старая женщина. Открывает Глаза, Как Нерпа, вот она умела прошивать кожу такими узорами, что не только молодые женщины из соседних племен к ней приходили – даже живущие в длинных домах знали о ее искусстве. Но ее очаг теперь на острове за небом. Звезды зажигаются, я думаю, обаче: вот она сейчас у одной из них сидит с парой собачек, ест кету с вороникой, может, на меня смотрит.
Изрезанное морщинами лицо Брата Косатки озарилось воспоминанием. Утопил Гарпун тоже напряг память, но в его голове Открывает Глаза, Как Нерпа сохранилась только как хитрющая и вреднющая беззубая старушка, славная не столько замечательным умением наносить узоры под кожу, что правда, то правда, сколько редкими способностями к наговору и к сглазу. Такой старушкой Открывает Глаза, Как Нерпа была на протяжении всей жизни ученика генена, пока наконец одним утром не проснулась. Когда-то должна была и она быть молодой, но Брат Косатки наверняка был единственным, кто еще помнил ее черные косы и белозубую улыбку.