Горнист первой базы
Шрифт:
Мое старенькое пальто всегда было без пуговиц. Только пришьёшь их крепко-накрепко, наденешь пальто — налетает Борька и отрывает их — одну за другой, как говорится, «с мясом». Летом он обычно швырял мне в голову колючки. Колючки запутывались в волосах, и я с трудом выдирала их. Зимой бросал за ворот ледяшки, подставлял ножки и противно смеялся, если я падала и больно ушибалась.
Когда
— Селёдка! Каланча! Паршивая селёдка! — кричал он мне вслед, намекая на мой высокий рост и худобу.
Бить он меня теперь уже не решался, так как знал, что даром ему это не пройдёт. Я могла дать сдачи, к тому же за меня заступились бы ребята. А они Борьку недолюбливали. Во-первых, за то, что он всегда уплетает сдобные крендели и пирожные (отец Борьки был непманом — ему принадлежала булочная на улице Чудновского). Во-вторых, за то, что он — пижон.
Однажды мы проводили сбор базы на Черепановой горе. На повестке дня стояло два очень важных вопроса. Первый — о вступлении нашей базы в «ячейку смычки рабочего класса с крестьянством». Второй — о сборе денег на трактор для подшефного села.
За мной зашли мои товарищи — председатель совета отряда Дима Логвиненко и Толя Таратута. Когда мы вышли из дома, то увидели на крыльце Борьку. На меня он даже не взглянул и ни одной из милых кличек не наградил, что меня немало удивило. Борька внимательно и серьёзно посмотрел на Толю, сошёл с крыльца и пошёл вслед за нами.
Всю дорогу я тревожно оглядывалась, меня мучили предчувствия:
«Сейчас налетит и даст мне по голове этого идиотского «марафончика» или же назовёт при мальчиках каланчой. (Пожалуй, это было бы ещё хуже…)
Нет, скорее всего плюнет на меня, тогда я крикну ему: «Борис съел триста тысяч крыс». (Фраза эта была моим самым могучим оружием в борьбе с Борькой.) Мальчики заступятся за меня, и, конечно, завяжется драка».
Но всего этого не произошло. Борька поравнялся с нами и неожиданно спокойно обратился к Толе:
— Слышь… Дай горн подержать… (Толя пришёл ко мне с горном.)
— Что, горна не видел? — удивился Толя.
— Потрубить охота, — улыбнулся Борька.
«Не верьте ему, ребята… Он сейчас какую-нибудь штуку подлую выкинет», — хотела сказать я, но почему-то промолчала.
Толя протянул Борьке горн. Тот бережно взял его в руки, приложил к губам, и горн запел так звонко, так чисто и красиво, что мы от удивления застыли.
— Да, ничего не скажешь, — задумчиво проговорил Димка. — Ты врождённый горнист. Пожалуй, ты мог бы быть горнистом полка или даже армии.
— Мерси… — Борька снял свою клетчатую кепочку и стал раскланиваться во все стороны.
Вежливо попрощавшись с мальчишками, он ушёл.
— Если б у нас был такой горнист, наша база прославилась бы на весь Киев! Представляете, как с таким горнистом по городу маршировать! — Димка ещё находился под впечатлением встречи с Борькой.
Я насторожилась.
— Ты что, предлагаешь принять его в нашу базу?
— А почему бы и нет?
— Что он говорит! Толя, ты слышишь, что он говорит! — ужаснулась я. — Ведь Борька — пижон! Да он галстука пионерского не носит. Да он в свою базу Аптекоуправления никогда на сборы не ходит. И потом, у него папа — непман.
— Да, — подтвердил Толя. — Борькин папа — человек не нашего класса.
— Ну и что же? Обязанность пионеров перевоспитывать таких людей. Я думаю, что в хороших руках он бы перевоспитался!
Больше о Борьке мы не говорили, и я успокоилась.
Между тем, учебный год приближался к концу. В нашей пионерской жизни назревали важные события. Мы готовились к выезду в лагерь. Собственно говоря, лагеря, как такового, не существовало. Было у нас только четыре старых, латаных палатки, которые Коля, наш вожатый, достал в районном совете Осоавиахима, компас да рваная волейбольная сетка. Вот и всё имущество.
На общешкольном родительском собрании Коля выступил с зажигательной речью:
— Ваши дети, — говорил он, — будут жить, как буржуи. С утра до вечера питаться высококалорийными продуктами и целый день греть животы на солнце. Я гарантирую каждому поправку — от трёх до пяти килограммов.
И всё же пламенная речь Коли особого впечатления на родителей не произвела. Из всей базы нашлось только двадцать желающих ехать в лагерь. Зато это были самые стойкие и выдержанные люди, одним словом, пионерский актив. Мы единогласно избрали председателем отряда Димку и приняли резолюцию:
— За время пребывания в лагере каждому пионеру поправиться не меньше, чем на три килограмма, а Диме Логвиненко — на пять. Дело в том, что Димка был тощим, как килька. Что он не надевал, висело на нём, как на вешалке.
И вот начались сборы. Прежде всего мы починили волейбольную сетку, затем раздобыли мяч. Кто-то принёс пару солдатских котелков времён гражданской войны, кто-то ведро, чтобы варить в нём суп. Были у нас барабан, горн и красное полотнище, — из него мы решили сшить флаг.
Всё было хорошо. И вдруг… Вдруг Дима вспомнил о Борьке.
— Понимаешь, Коля, — сказал он вожатому. — Есть один парень. Врождённый горнист. Давай возьмём его с собой!
Меня даже в жар бросило:
— Почему же этот… врождённый в своей базе не стал горнистом? — ехидно спросила я.
— Ничего не значит, — спокойно возразил Димка. — Там не стал, а у нас будет.
На другой день Димка пришёл к нам в дом на переговоры с Борькой. Тот стоял на своём боевом посту — на крыльце. По всему видно было, Борька скучал. Димка сразу же приступил к делу: