Горний путь

Набоков Владимир Владимирович

Домой

На мызу, милые! Ямщик вожжою овода прогонит, и — с Богом! Жаворонок тонет в звенящем небе, и велик, и свеж, и светел мир, омытый недавним ливнем: благодать, благоуханье. Что гадать? Все ясно, ясно; мне открыты все тайны счастья, вот оно: сырой дороги блеск лиловый, по сторонам то куст ольховый, то ива, бледное пятно усадьбы дальней, рощи, нивы, среди колосьев васильки, зеленый склон, изгиб ленивый знакомой тинистой реки. Скорее, милые! Рокочет мост под копытами. Скорей! И сердце бьется, сердце хочет взлететь

и перегнать коней. О, звуки, полные былого! Мои деревья, ветер мой, и слезы чудные, и слово непостижимое: домой! 1917–1922

Березы

Стволы сквозь легкое зеленое сиянье белеют, тонкие, и воздух освежен грозой промчавшейся. Чуть слышный перезвон дробится надо мной, чуть слышное журчанье, и по невидимым качается волнам. Трава вся и теневых лиловых паутинах, вся в ослепительных извилинах, а там, меж светлых облаков, роскошно лебединых, струится радуга и смутно с высоты мне улыбается, в лазури нежной тая, такая нежная, невинная, святая, что умиленные склоняются листы, роняя длинные сверкающие слезы, — и это жизнь моя, и это край родной, родная красота… и льется надо мной сиянье легкое, зеленое, — березы…

Поэты

Что ж! В годы грохота и смрада, еще иссякнуть не успев, журчит, о бледная отрада, наш замирающий напев… И, слабый, ласковый, ненужный, он веет тонкою тоской, как трепет бабочки жемчужной в окне трескучей мастерской. Так беспощаден гул окрестный, людей так грубы города, нам так невесело и тесно, — что мы уходим навсегда… И, горько сжав сухие губы, глядим мы, падшие цари, как черные дымятся трубы средь перьев розовой зари. 15 июля 1919

Biology [9]

Муза меня не винит: в науке о трепетах жизни все — красота. Искромсав осторожно липовый листик, винт золотой верчу, пока не наметятся ясно в круглом белом просвете святые зеленые соты; или же сердцем живым распятой лягушки любуюсь: сладостно рдеет оно, будто спелая, липкая вишня. Режу, дроблю, вникаю, вижу сокрытые мышцы, ветви несметных жил, и, что вижу, мелками цветными четко черчу на доске. Сверкают стекла, невнятно пахнет эфиром и прелью в комнате длинной и светлой. Радостен тонкий труд, и радостно думать, что дома ждет меня томик стихов и музой набитая трубка. Cambridge

9

Биология (англ.).

В. Ш.

Если ветер судьбы, ради шутки, дохнув, забросит меня в тот город, желанный и жуткий, где ты вянешь день ото дня, и если на улице яркой иль в гостях, у новых друзей, иль там, у дворца, под аркой, средь лунных круглых теней, мы встретимся вновь, — о, Боже, как мы будем плакать тогда о том, что мы стали несхожи за эти глухие года; о юности, в юность влюбленной, о великой ее мечте, о том, что дома на Мильонной на вид уж совсем не те.

Художник-нищий

Нередко на углу, под серою стеной, видал я нищего: безногий и больной, он в красках выражал свой замысел нехитрый. Газетный лоскуток служил ему палитрой, его дрожащая багровая рука писала тщательно цветы и облака на плитах каменных. Вот кончил. Робким взглядом прохожего зовет, сутулится, а рядом мечтает о гроше зияющий картуз. И вспомнил я свой дар, ненужных светлых муз, недолговечные созвучья и виденья, — когда на улице, средь гула и движенья бесчувственных колес, не встретил я вчера калеки моего… Да что! Как из ведра бездонного, лил дождь, и каменные плиты блестели холодно, и краски были смыты…

Облака

1

На солнце золотом сияет дождь летучий, озера в небесах синеют горячо, и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо. Молчи, остановись. Роняют слезы рая соцветья вешние, склонясь через плетень, и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень. Не двигайся, молчи. Тень эту голубую я поцелуями любовно обогну. Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну.

2

Закатные люблю я облака: над ровными далекими лугами они висят гроздистыми венками, и даль горит, и молятся луга. Я внемлю им. Душа моя строга, овеяна безвестными веками: с кудрявыми багряными богами я рядом плыл в те вольные века. Я облаком в вечерний чистый час вставал, пылал, туманился и гас, чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей. Я облетал все зримое кругом, блаженствовал и, помню, был влеком жемчужной тенью, женственною тучей. 1921 Берлин

Пир

Так лучезарна жизнь, и радостей так много. От неба звездного чуть слышный веет звон: бесчисленных гостей полны чертоги Бога, в один из них я приглашен. Как нищий, я пришел, но дали мне у двери одежды светлые, и распахнулся мир: со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир. Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумно дверь открывается в мерцающую тьму. Порою хмурится сосед мой неразумный, а я — я радуюсь всему: и смоквам розовым, и сморщенным орехам, и чаще бражистой, и дани желтых пчел; и часто на меня со светлым, тихим смехом хозяин смотрит через стол. 22 мая 1921

Белый рай

Рай — широкая, пустая оснеженная страна: призрак неба голубого, тишь и белизна… Там над озером пушистым, сладким холодом дыша, светит леса молодого белая душа… Там блаженствовать я буду в блеске сети ледяной, пробираться, опьяненный вечной белизной, и, стрелою из-под веток вылетая на простор, на лучистых, легких лыжах реять с белых гор.

Кони

Гнедые, грузные, по зелени сырой весенней пажити, под тусклыми дубами, они чуть двигались и мягкими губами вбирали сочные былинки, и зарей, вечернею зарей полнеба розовело. И показалось мне, что время обмертвело, что вечно предо мной стояли эти три чудовищных коня, и медные отливы на гривах медлили, и были молчаливы дубы священные под крыльями зари. 1917–1922