Горний путь

Набоков Владимир Владимирович

«В хрустальный шар заключены мы были…»

В хрустальный шар заключены мы были, и мимо звезд летели мы с тобой, стремительно, безмолвно мы скользили из блеска в блеск блаженно-голубой. И не было ни прошлого, ни цели, нас вечности восторг соединил, по небесам, обнявшись, мы летели, ослеплены улыбками светил. Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный остановил наш огненный порыв, и поцелуй прервал наш безначальный, и в пленный мир нас бросил, разлучив. И на земле мы многое забыли: лишь изредка воспомнится во сне и трепет наш, и трепет звездной пыли, и чудный гул, дрожавший в вышине. Хоть мы грустим и радуемся розно, твое лицо, средь всех прекрасных лиц, могу узнать по этой пыли звездной, оставшейся

на кончиках ресниц… 1918 Крым

«Если вьется мой стих, и летит, и трепещет…»

Лишь то, что писано с трудом — читать легко. Жуковский

Если вьется мой стих, и летит, и трепещет, как в лазури небес облака, если солнечный звук так стремительно плещет, если песня так зыбко-легка, ты не думай, что не было острых усилий, что напевы мои, как во сне, незаметно возникли и вдаль поспешили, своевольные, чуждые мне. Ты не знаешь, как медлил восход боязливый этих ясных созвучий — лучей… Долго-долго вникал я, бесплотно-пытливый, в откровенья дрожащих ночей. Выбирал я виденья с любовью холодной, я следил и душой и умом, как у бабочки влажной, еще не свободной, расправлялось крыло за крылом. Каждый звук был проверен и взвешен прилежно, каждый звук, как себя, сознаю, а меж тем назовут и пустой и небрежной быстролетную песню мою… 23 августа 1918

Осенняя пляска

Кружитесь, падайте… Мы — смуглые дриады — осенним шорохам и рады и не рады: лес обнажается, и фавны видят нас, и негде спрятаться от их янтарных глаз. Шуршите, блеклые… Вчера мы на поляне плясали в розовом предутреннем тумане, подбрасывали мы увядшие листы, и осыпались они так мягко с высоты, холодным золотом на плечи нам спадали… Шуршите, блеклые… Вчера нас увидали, и встрепенулись мы, и разбежались вмиг, за нами топот был, и чей-то звучный клик то рядом, то вдали — звенел и повторялся… Шуршите, блеклые… Край неба разгорался, и шумно мчались мы, то плача, то смеясь, и пестрые листы, за нами вслед кружась, летели, шелестя, по рощам и по скатам и дальше — по садам, по розам, нами смятым — до моря самого… А мы — опять назад, в леса да на холмы — куда глаза глядят! 8 августа 1918

Башмачок

Ты его потеряла в траве замирающей, В мягком сумраке пряных волн. Этот вечер был вздохов любви умоляющей и любви отвечающей полн. Отклонившись с улыбкой от ласок непрошеных, от моих непонятных слов, ты метнулась, ты скрылась в тумане нескошенных голубых и мокрых лугов. Я бежал за тобою сквозь дымку закатную, но догнать я скоро не мог… Ты вздыхала, раздвинув траву ароматную: «Потеряла я башмачок!» Наклонились мы рядом. Твой локон взволнованный чуть коснулся щеки моей; ничего не нашли мы во мгле заколдованной шелестящих, скользких зыбей. И, счастливый, безмолвный, до садика дачного я тебя донес на руках, и твой голос звенел чище неба прозрачного и на сонных таял цветах. Как теперь далеко это счастье душистое! Одинокий, в чужой стране, вспоминаю я часто минувшее чистое, а недавно приснилось мне, что, бродя по лугам несравненного севера, башмачок отыскал я твой — свежей ночью, в траве, средь туманного клевера, и в нем плакал эльф голубой… 20 ноября 1918

«Сторожевые кипарисы…»

Сторожевые кипарисы благоуханной веют мглой, и озарен Ай-Петри лысый магометанскою луной. И чья-то тень из-за ограды упорно смотрит на меня, и обезумели цикады, в листве невидимо звеня. И непонятных, пряных песен грудь упоительно полна, и полусумрак так чудесен, и так загадочна луна! И там — глаза Шехерезады в мой звездный и звенящий сад из-за белеющей ограды, продолговатые, глядят. 25 ноября 1918

«Ты многого, слишком многого хочешь…»

Ты многого, слишком многого хочешь! Тоскливо и жадно любя, напрасно ты грезам победу пророчишь, когда он глядит на тебя. Поверь мне: он женщину любит не боле, чем любят поэты весну… Он молит, он манит, а сердце — на воле и ценит лишь волю одну! И зори, и звезды, и радуги мая — соперницы будут твои, и в ночь упоенья, тебя обнимая, он вспомнит о первой любви. Пусть эта любовь мимолетно-случайно коснулась и канула… Пусть! В глазах у него замечтается тайна, тебе непонятная грусть… Тогда ты почувствуешь холод разлуки. Что ж делать! Целуй и молчи, сияй безмятежно, и в райские звуки твои превратит он лучи! Но ты… ты ведь любишь властительно-душно, потребуешь жертв от него, а он лишь вздохнет, отойдет равнодушно — и больше не даст — ничего… 26 ноября 1918

«Феина дочь утонула в росинке…»

Феина дочь утонула в росинке, ночью, играя с влюбленным жучком. Поздно спасли… На сквозной паутинке тихо лежит. Голубым лепестком божьи коровки ей ноги покрыли, пять светляков засияли кругом, ладаном синим ей звезды кадили, плакала мать, заслонившись крылом. А на заре пробудилась поляна: бабочка скорбную весть разнесла… Что ей — до смерти? Бела и румяна, пляшет в луче и совсем весела. Все оживляются… «Верьте не верьте, — шепчут друзьям два нескромных цветка, — феина дочь на мгновенье до смерти здесь, при луне, целовала жучка!» Мимо идет муравей деловитый. Мошки не поняли, думают — бал. Глупый кузнечик, под лютиком скрытый, звонко твердит: так и знал, так и знал… Каждый спешит, кто — беспечно, кто мрачно. Два паука, всех пугая, бегут. Феина дочь холодна и прозрачна, и на челе чуть горит изумруд. Как хороша! Этот тоненький локон, плечики эти — кто б мог описать? Чуткий червяк, уж закутанный в кокон, просто не вытерпел, вылез опять. Смотрят, толкаются… Бледная фея плачет, склонившись на венчик цветка. День разгорается, ясно алея… Вдруг спохватились: «Не видно жучка!» Феина дочь утонула в росинке, и на заре, незаметен и тих, красному блику на мокрой былинке молится маленький черных жених… 1 декабря 1918

«Ты на небе облачко нежное…»

Ты на небе облачко нежное, ты пена прозрачная на море, ты тень от мимозы на мраморе, ты эхо души неизбежное… И песня звенит безначальная. Зову ли тебя — откликаешься, ищу ли — молчишь и скрываешься, найду ли? Не знаю, о Дальняя. Ты сон навеваешь таинственный. Взволнован я ночью туманною, живу я мечтой несказанною, дышу я любовью единственной. И счастье мне грезится дальнее, и снится мне встреча блаженная, и песня звенит вдохновенная, свиваясь в кольцо обручальное. 10 ноября 1918 Крым

На качелях

В листву узорчатую зыбко плеснула тонкая доска, лазури брызнула улыбка, и заблистали небеса. И на мгновенье, над ветвями, я замер в пламени весны, держась простертыми руками за две звенящие струны. Но ослепительно метнулась ликующая синева, доска стремительно качнулась, и снизу хлынула листва. И лиловеющая зелень вновь заслонила небосвод, и очарованно-бесцелен дугообразный стал полет. Так реял я, то опускаясь, мелькая тенью по листам, то на мгновенье приближаясь к недостижимым облакам. 15 декабря 1918

Новый год

«Скорей, — мы говорим, — скорей!» И звонко в тишине холодной захлопнулись поочередно двенадцать маленьких дверей… И удалившихся не жаль нам: да позабудутся они! Прошли те медленные дни в однообразии печальном. А те, другие, что вошли в полуоткрывшиеся двери, те не печали, не потери, а только радость принесли. Но светлые дары до срока они, туманные, таят, столпились и во мгле стоят, нам улыбаясь издалёка… 1 января 1919