Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.
Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.
— Привет, — крикнула она через дорогу Лии.
— Пошли в дом, — недовольно сказала Лия. — Ужин, наверное, уже гогов.
— Мой белый дал мне фунт, — сказал Кзума. — Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.
Лия поднялась.
— Нет, получить первую получку, тогда и расплатишься. — отрезала она. — А теперь пошли.
Посреди кухни в продырявленной канистре из-под керосина горел огонь. Вокруг огня на полу расположилась Опора, Папаша, какой-то
Все, кроме Папаши, Йоханнеса и Пьянчуги Лиз, были трезвые.
Кзума, сынок, — приветствовал его Папаша, — я знаю, ты хочешь поставить мне выпивку, небось не забыл своего обещания?
— Он и так хорош, — сказала Опора и ткнула Папашу локтем.
— Сукин ты сын, Кзума, — лепетал Йоханнес.
— А тебе, Йоханнес, лучше бы помолчать, — сказала Лина.
— Сукин сын, — повторил Йоханнес, растирая лицо кулаком.
Лина кротко улыбалась. Трезвая, она выглядела на удивление хорошенькой. Кзума не верил своим глазам— неужели это та самая выпивоха, которую в воскресенье трясла белая горячка.
— Познакомься, это Самуил, — показала Лия на незнакомого мужчину. — А это Мейзи.
Кзума кивком поздоровался с новыми людьми. Женщина была молодая, но красивой ее никак не назовешь. Зато глаза ее искрились весельем, и этим она сразу располагала к себе.
— Элизы нет дома, — бросив взгляд на Кзуму, сказала Опора.
— Попридержи язык, старая, — прикрикнула Лия.
Опора прыснула:
— На ней одной свет клином не сошелся, верно, Кзума? Может, я и старая., ко получше иной молодой буду. Правду я говорю?
— Чем молоть языком, лучше бы покормила мужика, — окоротила ее Лия.
Посмеиваясь под нос, Опора поднялась и начала раздавать еду. Всем раздала, никого не обошла.
А Кзума никак не мог оторвать глаз от Лины.
— Поди пойми ее, — перехватила его взгляд Лия, — сын ее ходит в школу, без пяти минут учитель, у дочери большой дом и муж почти совсем белый, а она — это ж надо! — работает в подпольной пивнухе у черной бабы за жратву и выпивку. Вот и поди пойми ее после этого.
Лина понурилась. На глаза ее навернулись слезы. Лия кинулась к ней, притянула к себе. Лина прильнула к Лии, и Лия стала укачивать ее, ласково приговаривая:
— Не сердись, малышка, я не хотела тебя обидеть. Уж ты меня прости. Ну что ты, что ты, успокойся, не надо плакать. Ты же знаешь, я тебя люблю. Просто у меня язык без костей. На вот, вытри-ка слезы.
— Дети мои тут ни при чем, — сквозь слезы лепетала Лина, — Уж они ли не старались мне помочь…
— Да будет тебе, будет… Чего ты перед ними распинаешься, им-то какое дело? А все я виновата. Черт меня дернул тебя дразнить. Прощаешь меня, окаянную? — по-матерински участливо утешала Лия ледащую.
Лина кивнула, погладила Лию по руке.
— Вот и хорошо… А теперь садитесь-ка обе есть, — сказала Лия. Йаханнес обнял Лишу за шею, притянул к себе. Лина пыталась вырваться, но куда там. Под общий смех Йоханнес подхватил ее, как пушинку, и посадил к себе на колени.
— Зачем ты о ней так говорила? — спросил Лию Кзума.
— Ты же сам меня расспрашивал, — сказала Лия.
— А ты недобрая, — сердито сказал Кзума.
Лия пожала плечами и отвернулась.
В кухне завязался общий разговор, но Кзуме разговаривать не захотелось, и, покончив с ужином, он ушел. На душе у него было гадко, муторно. Он вышел на веранду, стал смотреть на улицу. Слушал уличные шумы, старался их различить. Гадал, где может быть Элиза, чем она сейчас занимается и как там его домашние в деревне? И чем они занимаются? И сам засмеялся своим мыслям. Ему ли не знать, чем они занимаются. Сидят-посиживают вокруг большою костра — сейчас туда вся деревня стеклась. Одни болтают, другие пляшут, третьи поют. Молодые резвятся, старые смотрят на них. Ему ли не знать, чем занимаются у них в деревне… А вот здесь, здесь все другое. Здесь никто никому не доверяет. Лия говорит, здесь не жизнь, а борьба. Йоханнес пьет, потому что боится жизни. Папаша пьет не просыхая. Послушать Опору, так можно подумать, она тронутая. А ледащая Лина, как напьется, одни человек, а как протрезвеет, совсем другой, и тогда несчастней ее никого не сыскать.
А Элиза, прекрасная Элиза, которая с лету все хватает, разве она, если приглядеться к ней, не странная? Он знал, что любит ее, тоскует по ней. И в атом знании было много печали. Разве Лия не предупредила его, что Элизе подавай такого, чтобы читал книги, одевался, как белый, и говорил по-ихнему? Но ведь та же Лия говорила, что он Элизе люб, чтобы он брал ее силком. Да разве он посмеет? А по своей воле Элиза к нему не придет — не о таком, как он, она мечтала. Никогда не понять ему городских обычаев, решил Кзума, глядя на Млечный Путь. Старики говорили, что умершие становятся звездами. Интересно, а его мать, она тоже стала звездой? Значит, она сейчас на небесах и видит его оттуда? «Мама, мама, как мне найти тебя среди звезд? Видишь ли ты меня?» И тут же посмеялся над собой — вот дурак, не нашел ничего лучшего — со звездами разговаривать. Чем он умнее своего пса, который вечно лаял на луну? А луне от этого ни жарко, ни холодно.
Из дому вышла Мейзи, подсела к нему.
— Ты все сердишься?
Кзума поглядел на Мейзи: лицо ее морщила улыбка, смеющиеся глаза сияли.
— Нет, — сказал он.
— Ты в нее сильно влюбился?
— В кого это?
— Я подумала, ты поэтому сердишься.
— Не понимаю, о чем ты.
— Не важно… Лия мне сказала, ты в городе новичок. И давно ты здесь?
— Всего четыре дня.
— Из каких ты мест?
Голос у нее был хриплый, грубоватый, но в нем звучала подкупающая задушевность.
— С Севера, наша деревня за Солончаковой горой. А ты?
— Я здесь родилась.
— В городе? — Он с любопытством поглядел на Мейзи.
Мейзи разобрал смех.
— Ну да. В городе.
— И ты никогда не была в деревне?
— Нет.
— И тебе не случается тосковать по деревне?
— Нет. Раз я не бывала в деревне, разве я могу тосковать по ней?
— И ты не чувствуешь себя несчастной, как они? — Он мотнул головой в сторону дома. Мейзи снова засмеялась. Смеялась она громко, заливисто, но в смехе ее не чувствовалось издевки. Две женщины и мужчина, проходившие мимо, обернулись на ее смех, улыбнулись Мейзи. Мейзи помахала им рукой. Они ответно помахали ей.
— Кто они такие? — спросил Кзума.
— Кто их знает.
Кзума поглядел на Мейзи. Смотри-ка, она родилась здесь, а когда он спросил, не чувствует ли она себя несчастной в городе, она только расхохоталась.
Мейзи ухватила его за руку и не выпускала до тех пор, пока не отсмеялась. Потом подняла на него глаза, смахнула слезы.
— Да нет, Кзума. С чего бы мне быть несчастной? Мне совсем не нравится быть несчастной. Я люблю радоваться, смеяться, а иначе жизнь не в жизнь. Слышишь, на углу танцуют. Пойдем и мы потанцуем…