Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Хорошо повеселились? — спросила Мейзи.
— Ага.
— Но и мы не скучали, верно, Кзума?
— Вот уж нет.
— Устала я, — сказала Лия. — Спать хочу. Ты где будешь спать, Мейзи, с Элизой или с Кзумой? — Голос ее звучал насмешливо, но Мейзи пропустила насмешку мимо ушей.
— Разберусь, — как ни в чем не бывало ответила она.
В Лииных глазах заблестели было злые огоньки, но тут же погасли.
— Ты бы прикусила язычок, не доведет он тебя до добра.
— Спокойной ночи, — сказал Кзума
Сел на кровать, обхватил голову руками, Элиза ходила гулять с этой чахлой обезьяной, разодетой на манер белых. Тоже мне ухажер, у него руку толком пожать силы не хватает. А вот Мейзи, она девчонка что надо. Свойская, понятная. В первый раз с тех пор, как попал в город, он радовался жизни. А все благодаря ей, Мейзи. И как славно они танцевали! Да, ничего не скажешь, Мейзи девчонка что надо. А как зазывно она смотрит на него. И вдобавок добрая душа, не насмехается над ним, помогает разобраться в здешней жизни. И до чего жаркая, податливая. Будь Мейзи с ним, уныние с него как рукой сняло бы. Так нет же, он страдает по Элизе, а ей до него и дела нет — она гуляет с другим.
Кзума задул свечу, посидел в темноте. Закурил сигарету.
В дверь постучались.
— Кто там?
— Спишь?
Он узнал голос Элизы.
— Нет.
— Можно к тебе?
— Входи.
Кзума нашарил в кармане коробку спичек.
— Не зажигай свет, лучше я открою окно позади кровати — сегодня светит луна.
Элиза наткнулась на него, обогнула кровать и распахнула окно. Лунный свет залил комнату, и Кзума различил очертания Элизиной фигуры — она стояла совсем рядом.
— Можно я сяду?
— Да.
Воцарилось молчание, его нарушали лишь звуки города, врывавшиеся в окно.
— Как потанцевал? — спросила Элиза убитым голосом.
— Лучше не надо.
— Ты прямо светился от радости, а Мейзи повисла у тебя на руке.
— Я и в самом деле был рад.
— Тебе нравится Мейзи?
— Да. Я ее понимаю, и она ко мне расположена, и мне было хорошо от того, что она старалась доставить мне радость.
— Лии она тоже нравится, она всегда веселая, и люди к ней тянутся.
Они снова замолчали. Элиза порылась в кармане, нашла сигарету.
— Дай прикурить! Как тебе понравилось на рудниках?
— Нормально.
— Что ты там делал?
— Насыпал новый отвал, а он все никак не рос.
— Тяжело там работать?
— Терпимо.
Элиза затянулась сигаретой — в темноте вспыхнул огонек — и вздохнула.
— Почему ты пришла? — спросил Кзума.
— Потому что захотелось прийти, — мягко сказала Элиза.
— Ты же гуляла с учителем.
— А ты танцевал с Мейзи.
— Тебя же дома не было… Ты зачем сюда явилась, дразнить меня?
— Нет, я пришла потому, что я и хотела, и не хотела идти к тебе. Да нет, где тебе меня понять!
— Чего же это мне не понять?
— Тою, что творится в моей душе. Какая-то злая сила распоряжается мной. Я сама не пойму, что это за сила. Одну минуту меня тянет сюда, другую — туда. Одну минуту я знаю, чего хочу, другую — нет.
— Чего же ты хочешь сейчас?
— Сама не знаю Я пришла, потому что мне хотелось быть с тобой, и вот я с тобой, а мне все равно нехорошо. Но ты меня не понимаешь, верно?
— Иди ко мне, — властно сказал он.
Она придвинулась к нему, он обнял ее, прижал к груди. Постепенно напряжение оставило ее, и она со вздохом прильнула к нему.
— Ты на меня не злишься? — шепнула она.
— Her.
— Я тебе нравлюсь?
— Да.
— Очень?
— Очень-очень.
— А ты часом не любишь меня?
— Может быть… Не знаю… Ты занозой засела в моем сердце…
— Вот увидишь, я умею и смеяться и танцевать не хуже Мейзи, когда-нибудь и мы с гобой потанцуем.
Элиза обвила руками Кзумину шею, приникла к нему всем телом.
— Какой ты сильный!.. И такой большой… Я вся горю, Кзума.
Она поцеловала его долгим жарким поцелуем. Кзума сгреб ее, стиснул в объятиях, она изо всех сил прижалась к нему. Элиза любит его, ликовал Кзума, любит! Он склонил ее на кровать, нагнулся к ней. Глаза ее блестели. Он глядел — не мог наглядеться на ее сияющие радостью глаза, но они чуть ли не сразу погасли. Тело ее напряглось, она скинула его руку со своего бедра, вскочила. Кзума не стал ее удерживать.
— Не надо! Не надо! — выкрикнула Элиза, повалилась на кровать ничком и замерла.
Кзума чиркнул спичкой, зажег свечу. Элиза встала. Она кусала платок, по лицу ее струились слезы. Но ни звука не вырывалось из ее губ. Видно было, что она хочет что-то сказать, но не может. И так же молча выскочила из комнаты.
Кзума долго сидел, уставившись прямо перед собой. Потом задул свечу и лег. Но уснуть не мог. Долго валялся без сна, глядел на небо, прислушивался к постепенно затухающим звукам — вскоре дом заснул и лишь из города доносился смутный шум.
Вдруг дверь снова распахнулась — вошла Элиза и легла рядом. Он не повернулся к ней.
— Кзума, — тихо позвала она.
— Что тебе?
— Я плохая, но я ничего не могу с собой поделать. Если ты возненавидишь меня, я тебя пойму. Тебе бы надо меня побить. Но со мной творится что-то неладное. А все потому, что меня манит жизнь белых. Я хочу жить, как белые, ходить туда же, куда ходят они, делать то же, что делают они, а я… я черная! И ничего не могу с собой поделать! В душе я не черная. И не желаю быть черной. Я хочу быть как белые, понял, Кзума! Может, это и плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Мне никуда от этого не деться. Вот почему я мучаю тебя… Пожалуйста, постарайся меня понять.