Горняки
Шрифт:
– То есть, ты сказала, что сделала с ней?
– Это не входило в мои планы, - Фиона как-то странно улыбнулась, - хотела сделать сюрприз! Она сама узнала. Я уже стояла в дверях, когда она выкрикнула мне в спину заклятье, далеко не безобидное... Ее скрутило так, что я едва сдержалась от желания погладить себя по голове. Я такая умница!
– Фиа!
– Надо было видеть ее лицо, когда до нее дошло, что именно я с ней сделала. С одной стороны, так даже лучше - умом она будет понимать, что с ней происходит, но изменить ничего не сможет.
– Мать найдет эмпатов, и они снимут твой блок! Не хочу даже представлять, как она поведет себя, когда вся эта история закончится!
–
– У меня мурашки от твоего взгляда, - нехотя призналась Стелла, зябко передернув плечами, - ты ведь знаешь, что это надолго, так?
– О да!
– И ей не смогут помочь?
– Нет...
– Она состроила скромное выражение и мило улыбнулась с видом примерной девочки.
– Я старалась! Людмила ведь всегда мечтала о том, чтобы я смирилась со своей участью, приняла дар, данный мне богами, и научилась извлекать пользу из своих способностей! Все случилось именно так, как она хотела!
– Не могу ничего с собой поделать, но то, как легко ты называешь мать по имени, режет мне слух.
– Больше ее я своей матерью не считаю, - тон Фионы остался ровным, а приятный бархатистый голос, обманчиво мягкий и обволакивающий (вот только ей прекрасно было известно, что в нем могла в любой момент зазвенеть сталь!) не дрогнул. Только в изумрудно-зеленых, завораживающих глазах появилось холодное отчужденное выражение. Стелла даже представлять не хотела, каково ей пришлось - возвращаться раз за разом домой, хотя для нее это было настоящей пыткой в связи с неприятными тяжелыми воспоминаниями, выбиваться из сил, стараясь излечить сестру от безумия, обращаться к своим способностям, которые она ненавидела всем сердцем. А зачем узнать, что делала она все это только из-за прихоти собственной матери, решившей таким безумным и ненормальным способом вернуть непослушных детей под свое крыло.
– Простить и забыть можно многое, но у всего есть предел. Людмила его переступила, когда рассорила нас и развела по разным сторонам. Немного поразмыслив, я обратилась к знакомым магам из столичной крепости и попросила их отыскать отца. Какое-то неосознанное чувство подсказывает мне, что она и с ним сыграла в такую же игру, как с нами.
– Я, если честно, уже ничему не удивлюсь. Если она не погнушалась использовать наши слабости против нас, чтобы добиться своего, то вполне могла и с ним поступить также. Мне, она, выходит, подсунула кого-то из своих ведьм в твоем обличии. А они постарались на славу, делая все возможное, чтобы я обиделась на тебя, поверила, что ты переметнулась на сторону матери и перестала с тобой общаться. Умно, ничего не скажешь... Я ведь так рассчитывала на твою поддержку и помощь. Ты была единственным человеком, с которым я могла просто поговорить... Мать не остановило даже то, что я похоронила мужа и дочь.
– Последний гвоздь в крышку гроба - это вполне в ее духе. Она сделала все, чтобы ты смирилась с неизбежностью и вернулась домой.
– Фиона задумчиво покусала нижнюю губу, сняла с головы полотенце, встряхнула короткими, немного не достающими до плеч волнистыми волосами, и принялась вытирать мокрые пряди.
– Вот, ты опять это делаешь, - обвиняющим жестом ткнув пальцем в невозмутимую сестру, вопросительно изогнувшую правую бровь, она потребовала.
– Признавайся!
– Может, и не выживет...
– Кто?
– Не поняла Стелла, удивленно хмурясь.
– Прислужница Людмилы, - досадливо передернула плечами Фиа, - о которой ты спрашивала. Это ей выпала честь говорить с тобой от моего лица. Ну, как ты можешь догадаться, я сильно разозлилась!
– То есть тебя сейчас ищут?
– С чего вдруг?
– Она скривила губы в жестокой усмешке, - никто, кроме Людмилы не знает, что я - эмпат. Сомнительно, что правда всплывет наружу. Во-первых, ей сейчас не до этого, а во-вторых, по головке ее никто не погладит, если выяснится, что она столько лет умалчивала правду обо мне.
– Ты совсем не изменилась...
Фиона подняла на нее свои красивые, необычные глаза, с лукаво сверкающими искорками. Раньше поэтически настроенные юноши, живущие рядом с ними, сравнивали ее глаза с лучшими и редчайшими изумрудами, наблюдая за ней с безопасного расстояния, удерживая свои возвышенные чувства на коротком поводке. Потому что обладательница прекрасных очей еще и отличалась отвратительным взрывным характером, чрезвычайно развитой мстительностью и великолепной памятью. Об этом узнали, когда самый храбрый соседский мальчишка, лелея надежду на взаимность, поздно ночью пробрался к ним во двор, усыпал все вокруг дома лепестками роз, исполнил на редкость приятным голосом старинную любовную балладу, аккомпанируя себе на лютне, и взорвал в воздухе салют, рассыпавшийся сотнями сверкающих искорок в виде сердца. Фиа, заспанная и растрепанная, тогда еще обладательница длинных роскошных локонов медно-каштанового цвета, с громким стуком распахнула окно, высунулась из него по пояс, хмуро оглядела стоящего на коленях потенциального претендента на руку и сердце, и с любопытством спросила.
– Сколько времени убил на учинение этого безобразия?
И обвиняющим жестом указала на лепестки, устилающие двор. Паренек замялся, смутился и забормотал что-то о возвышенности чувств, не знающих, что такое время и усталость.
– Ааа, - глубокомысленно изрекла девушка, - это хорошо. Значит так, собрал эти дурацкие искорки, смел лепестки, взял лютню под мышку и утопал отсюда, пока я тебя в чучело огородное не превратила! Менестрель юный, волкодлаки тебя раздери!
Годы оказались не властны над древним заклятьем, наложенным кем-то на их предков. По крайней мере, эту легенду постоянно рассказывала мать, когда кто-то искренне восхищался ее потрясающей внешностью, не тронутой следами прожитых лет. Или это наследственность? Что-то слишком причудливо она передается, засомневалась она, с интересом рассматривая сидящую напротив сестру, только тем, кто унаследовал дар.
– Не напоминай, - скривилась Фиона, раздраженным и злым жестом отмахиваясь от ее комплимента, - знаешь, как сильно это мешает при службе на границе?
– Она состроила ошеломленную и перепуганную рожицу и срывающимся от наигранного волнения шепотом зачастила: "Вы с ума сошли, позволять женщине патрулировать границу? Да еще и такой молоденькой? Ей еще жить и жить!". И уже нормальным голосом закончила.
– Дико раздражает. Не рассказывать же каждому жалельщику ту на удивление правдивую байку, которую придумала Людмила.
– С чего ты взяла, что она ее сама придумала?
– Усомнилась в предположении сестры Стелла.
– Судя по портрету нашей бабушки, висящему позади материнского стола, она тоже невероятно молодо выглядела для своих лет!
– Если бы ты от рождения не была такой сдержанной, то знала бы, что на том портрете изображена тридцатилетняя, а не пятидесятипятилетняя женщина, как нам твердили с детства!
– А ты откуда знаешь?
– Подозрительно прищурилась она.
– Да сняла как-то портрет, вытащила из рамы и посмотрела на оборот. Художники ведь зачастую оставляют на холсте не только свои инициалы, но еще и пишут год.