Горный цветок
Шрифт:
— А ну, хлопцы, — командует Бир, — покажите ему, яки его ожидают кони!
Дюжие руки поднимают пограничника.
— Гляди! — срывается с места красногубый.
Только сейчас Николай увидел свои ноги, привязанные к верхушкам нагнутых деревьев, сведенных, словно две гигантские пружины. Только теперь до него дошел страшный замысел «кабана».
— Что? Понял, голубе? — ликует Бир, угадав состояние пленного. — Другой бы с тобой не возился. Видишь, хлопцы ждуть, а время у нас в обрез. Но я добрый! Гляди, голубе, ты еще можешь купить себе жизнь, понимаешь, жизнь? — нарочито громко, чтобы все услышали, говорит «кабан». — Даю три минуты. Решай.
Толпа замерла.
Николай видит сотни горящих глаз на заросших щетиной лицах. «Волчья стая!»
А вокруг тишина. И нет товарищей. Шныриков знает: они придут, обязательно, скоро, только его уже не спасут…
Красногубый жадно следит за выражением лица пограничника. Он видит, как в глазах обреченного вдруг промелькнула радость. Да, радость! Красногубому стало не по себе. Проклятый чекист! Почему он не молит о пощаде? Красногубому страшно. Страх заглушает возбуждение, вызванное выдумкой вожака. Бандеровец чувствует: происходит что-то не то! Он не хочет признаться даже себе, что он и сейчас боятся привязанного к дереву пленного. Ох, с какой радостью он полоснул бы из автомата в это лицо и в глаза. Его удерживает только страх перед Биром. Но стоять и ждать — выше его сил. Проклятый пограничник поселил в его душе сомнение. Откуда это упорство? Красногубому хочется крикнуть: «Трусы! Вы испугались пленного москаля, который не может стоять на ногах без посторонней помощи!» Но он и сам боится его. Да, боятся. И с трудом удерживается, чтобы не стрелять…
Красногубый не ошибся. Радость, мелькнувшую в глазах Николая, вызвало воспоминание о родной деревне. Ему ярко, зримо представился на миг берег неширокой речки, дерево у самой воды, по которому он любил взбираться повыше, чтобы оттуда прыгнуть в реку.
Вот он стоит на ветке этого дерева, собираясь сигануть в воду. А внизу, не сводя с него круглых, испуганных глаз, застыла сестренка Маша. Глупенькая, она боится: брат вот-вот упадет… Николай улыбнулся девочке окровавленным ртом. Этого красногубый не смог выдержать.
— Кончай его! — взревел бандеровец, дико вытаращив глаза.
Толпа заволновалась. Побледневший Бир зло отмахнулся.
— Три минуты прошли, — внезапно охрипшим голосом объявил главарь. — Говори, согласен?
Николай молчит…
— Зломался, — шепнул Бир красногубому и, обведя торжествующим взглядом толпу, громко сказал, обращаясь к пограничнику:
— Говори, кто нас предал?
Шныриков слышит голос «кабана», доносящийся откуда-то издалека. Николай видит небо. Весеннее, голубое небо, очистившееся от туч. Видит прозрачные белые облака, ласково обнявшие вершины гор. Где-то там, далеко-далеко, скала. Там рос горный цветок-бессмертник, так удивительно похожий на белую звезду.
— Эдельвейс… — шепчут губы.
— Что? — не понял «кабан».
— Хвамилия, кажись, — осклабился долговязый.
— Человек остается человеком! — приосанившись, торжествующе изрек Бир. — Повтори! — приказал он.
Пограничник едва слышно прошептал еще одно слово.
— Сил нету, — подсказал долговязый.
— Сам бачу, дурень, — обрывает его вожак и нагибается, чтобы разобрать, что говорит пограничник.
Но в тот же миг голова Бира мотнулась назад. И все, кто стоял вокруг, увидели перекошенное злобой лицо главаря, оплеванное кровью.
— Кончай его! — истерично взвыл красногубый.
— Кончай! — заревел вслед за ним Бир, но потрясенные бандеровцы будто окаменели.
— Кончай! — снова взревел вожак.
Николай успел еще раз взглянуть на горы, и деревья выпрямились…
Недолго рыскала по Черному лесу стая Бира.
Сергей услышал от пойманных оуновцев, что Шныриков был в плену. Но о том, что с ним произошло, они не знали или не хотели говорить.
Только на третий день, когда от стаи Бира осталась лишь горстка бандеровцев, тщетно метавшихся в поисках выхода, пограничники ранили и затем захватили красногубого.
— Чи знаю я вашего Шнырикова? А як же? — злорадно улыбаясь, облизнул языком пересохшие губы бандеровец.
— Что вы с ним сделали? — замер Сергей.
— Що наделали? Ремни резали со спины, звезду на груди, — медленно перечислял красногубый.
— Вы убили его? — не выдержал Сергей.
— Убили?! — переспросил бандеровец. — Он же був мне все одно як кум. Потом Бир распял его! Вы добре поняли — распял! — дико вытаращив глаза, заорал красногубый. — Я бы вас усех… — Он забился в судорогах.
Теперь главной целью пограничников Варакина, преследовавших остатки банды, носившейся по Черному лесу, стало найти человека с пластырем на щеке, о котором рассказал им пленный. Последнюю группу окружили почти у границы. Бандеровцы, не пожелав сдаться, оказывали упорное сопротивление. Через час их осталось двое. Один все же сдался, но второй уходил, петляя по лесу, как заяц. Преследовать его бросились сержант Коробской и Серега Рудой.
Бандеровец был, по-видимому, физически натренированным человеком.
После часа погони сержант Коробской, легко раненный утром, отстал, но Рудой настиг беглеца.
— Стой, сдавайся! — крикнул Сергей, догнав его в чаще леса. В ответ пуля раздробила ветку над его головой.
— Нет, не уйдешь, — шептал пограничник, перебегая от дерева к дереву.
Сергей медленно приближался к стрелявшему. Он понимал, что оуновец начал стрельбу, чтобы передохнуть перед последним броскам, и надеется, пользуясь темнотой, уйти.
Вдали послышался лай собаки. На помощь Сергею опешили товарищи. И сразу впереди за деревьями от громадного бука отделилась тень. Сергей не стрелял, врага следовало взять живым.
— Сдавайся! — повторил он, перебегая к месту, где только что скрывался беглец.
Тень резко метнулась, на ходу полоснув огнем.
«Уйдет!» — оседая, подумал Рудой.
Бандеровец уже достиг опушки, леса и на бегу обернулся. И то, что увидел Рудой, заставило его собрать все силы.
Громадным усилием он поднял ствол автомата и, прижав к животу приклад, нажал на спусковой крючок.
В один звук с автоматной очередью слился сухой выстрел снайперской винтовки догнавшего их Варакина.