Город Анатоль
Шрифт:
Жак и его гость обедали в красной комнате. Молодой господин из Берлина кушал с изумительным аппетитом, но пил только содовую воду. Никакого вина, ни рюмочки. Уж эти богачи! Вечно боятся за свое здоровье. Ксавер навострил уши, но господа говорили только на самые общие темы: о Берлине, о политическом положении, о знакомых.
После обеда они отправились в комнату Жака и долго беседовали о чем-то вполголоса. Жак показывал свои чертежи и зарисовки местности, излагал планы и предложения. Теперь видно было, как много он
— Отец хотел уже прекратить все переговоры, — сказал Альвенслебен младший, — не легко было его переубедить. Он стареет, и ему порой не хватает смелости. Так вы думаете, что эта девица Маниу продаст свою усадьбу за сорок тысяч крон?
— Она будет счастлива от нее отделаться. Она просила меня похлопотать, чтобы ей дали пятьдесят тысяч. Но вы, пожалуй, уговорите ее продать и за сорок.
На следующее утро, в семь часов, Гершун уже ждал со своей коляской у подъезда «Траяна».
— Ну, Гершун, теперь ты должен показать нам достопримечательности Анатоля! — сказал Жак так громко, чтобы все могли слышать.
Но, бог мой, неужто молодой господин из Берлина хочет ехать без шляпы?
— Шляпу, господин! — крикнул Корошек. — Возьмите шляпу, с вами может случиться солнечный удар!
Альвенслебен не понял его.
Коляска нерешительно двинулась по городским улицам. Достопримечательности? Гершун в смущении ерзал на козлах.
— Вези нас в Дубовый лес, там прохладней! — крикнул Жак.
А когда они проезжали мимо «Турецкого двора», Жак приказал остановиться:
— А не попросить ли нам у Франциски Маниу по стакану молока?
Несмотря на ранний час, Франциска уже закончила свой туалет. Она опять чуть-чуть перестаралась надушиться. Смущенно поклонившись Альвенслебену, она не спускала глаз с его лица. Лизу послали за молоком.
Альвенслебен сейчас же заговорил о деле. Он не привык тратить свои слова понапрасну. Там, в Берлине, у них нет для этого времени. Он интересуется ее усадьбой; короче говоря, он предлагает Франциске сорок тысяч крон наличными. Она может немедленно получить чек. И Альвенслебен вытащил из бокового кармана толстое позолоченное вечное перо.
Франциска улыбнулась и немножко скривила рот. На лице ее появилось смущенное, почти глупое выражение. Она с улыбкой покачала головой. Не говоря ни слова, она дала понять, что не согласна.
Альвенслебен выпил глоток молока. Он похвалил молоко — оно было и в самом деле отменным — и увеличил предлагаемую сумму на пять тысяч. Он не хочет терять время.
— Ваш лес по своему составу, надо признаться, великолепен. Но подумайте, сударыня, в каком глухом углу находится ваше имение!
Франциска снова покачала головой.
— Я вообще не продаю его, — решительно ответила она. Альвенслебен беспомощно взглянул на Жака. Жак вскочил с места в сильном волнении.
— Как? — Он даже позабыл о вежливости. — Вы вдруг, оказывается, вообще
Франциска опустила голову и закусила губу. Затем она сказала:
— Я этой ночью видела во сне отца, и он запретил мне продавать усадьбу. Значит, я не буду ее продавать. Но, может быть, вы сделаете мне какие-нибудь другие предложения?
И на этом она заупрямилась. Как ни уговаривал ее Альвенслебен, сколько ни величал «сударыней», она не меняла своего решения.
Жак сделал ему знак, и Альвенслебен встал.
— Госпожа Маниу, — сказал Жак многозначительно, — вы привыкли к тому, что здешние люди торгуются неделями. Поэтому я должен вас предупредить, что если господин Альвенслебен закроет за собой дверь, то он уж больше сюда не вернется.
У Жака был чрезвычайно рассерженный вид. Франциска молчала.
— Мне очень жаль, что господин понапрасну проделал такое долгое путешествие, — сказала она наконец, не поднимая глаз.
Мужчины вышли.
— Вот каковы здесь крестьяне! — воскликнул Жак в бешенстве, когда они проходили через двор. — Вы видите теперь сами. Но завтра она будет разговаривать совсем по-иному, она хочет поторговаться, вот и всё.
— Кстати, вы оказались правы, Грегор, — в ней явно есть что-то патологическое, — сказал Альвенслебен.
Банкир отложил свой отъезд и на следующее утро вместе с Жаком снова отправился в усадьбу Маниу. Но Франциска с прежним упорством повторила, что она не хочет продавать. Они могут арендовать у нее усадьбу, если хотят, и заключить договор. На этом она уперлась.
Упрямство Франциски рассмешило Альвенслебена; он расхохотался:
— Арендовать! Слышите, Грегор, эта крестьянка всю ночь ломала себе голову, пока не напала на слово «арендовать»! Но у меня нет ни малейшего желания торчать еще в этой ужасной дыре. Попытайте вы теперь свое счастье, и если она не захочет продавать, тогда арендуйте усадьбу. Может быть, кто знает, это даже лучше? У нас с вами до вечера еще достаточно времени, чтобы обсудить точно условия, и вы мне протелеграфируете в Берлин.
Вечером Альвенслебен уехал.
— Всё сошло хорошо, господин Грегор? — с любопытством спросил Корошек, когда Жак вернулся из Комбеза.
— Всё сошло превосходно, благодарю!
Жак сиял.
Через несколько дней он послал Альвенслебену проект арендного договора. Госпожа Маниу, к сожалению, была упрямее, чем когда-либо. Что-то заставило ее насторожиться. Может быть, отец когда-нибудь сделал при ней неосторожное замечание. Вероятно, за ней сейчас стоит какой-то адвокат; это ясно видно из осторожной формулировки договора. Жак советует поспешить, потому что если в это дело всунут нос адвокаты…