Город Бесконечной Ночи
Шрифт:
Они вернулись в обширную гостиную апартаментов Озмиана с ее прекрасными видами. Д'Агоста подошел к окну и глубоко вздохнул.
— Как бы я желал забыть некоторые вещи.
— Стать свидетелем зла — значит стать человеком.
Пендергаст присоединился к нему у окна, и они некоторое время просто молча любовались видом. Зимний пейзаж Нью-Йорка был залит бледно-желтым светом умирающего дня.
— Как это ни странно, но этот осел Гарриман был прав в отношении богачей, разрушающих этот город, — сказал д'Агоста. — Это даже в некотором роде смешно, что убийца оказался одним из них — очередным супер-богатым, отъявленным ублюдком, получавшим свои радости за счет жизни всех остальных. Я хочу сказать, вы только взгляните на
Его голос внезапно оборвался, и он почувствовал, как его лицо заливает яркий румянец.
— Простите. Вы же знаете, что я не имел в виду лично вас.
И тут он впервые услышал смех Пендергаста.
— Винсент, если перефразировать высказывание одного мудреца: «важно не содержание банковского счета, а важен сам характер». Пропасть между богатыми и рядовыми обывателями — ложная дихотомия [44] — и она-то и скрывает настоящую проблему: в мире много злых людей, как богатых, так и бедных. Вот это и есть реальная пропасть — между теми, кто стремится делать добро, и теми, кто заботится только о себе. Деньги всего лишь усиливают вред, который могут нанести богатые, и, конечно же, позволяют им проворачивать свои темные делишки и злодеяния на виду у всех нас.
44
Ложная дихотомия — ошибка в рассуждении (соответственно и в принятии решения), заключающаяся в упущении иных возможностей, кроме каких-то двух рассматриваемых.
— Так в чем же ответ?
— Перефразирую другого мудреца: «Богатые всегда будут среди нас». Получается, что на этот вопрос нет однозначного ответа. Мы можем лишь постараться не использовать наши деньги в качестве инструмента угнетения и подрыва демократии.
Д'Агосту удивило то, куда завели их эти странные рассуждения.
— Да, но этот город, Нью-Йорк, меняется. Теперь только богатые могут позволить себе Манхэттен. Бруклин и даже Куинс катятся к тому же. Где обычные работяги, как я, будут жить через десять, двадцать лет?
— Для этого есть Нью-Джерси.
Д'Агоста вздохнул.
— Вы шутите, не так ли?
— Боюсь, что комната ужасных трофеев вызвала у меня неуместный сарказм.
Д'Агоста немедленно все понял. Это напомнило ему тех судмедэкспертов, которые, находясь рядом с выпотрошенной жертвой, лежащей на каталке, травили шутки о спагетти и фрикадельках. Так или иначе, им просто было жизненно необходимо неким образом изгнать ужас того, что они только что видели, и это достигалось неуместными шутками.
— Вернемся к делу, — поспешно сказал Пендергаст, — я должен признаться, что чувствую себя поверженным и получившим по заслугам.
— В смысле?
— Озмиан обвел меня вокруг пальца. Пока он не попытался подсунуть нам Хайтауэра, я и не думал, что он может быть нашим подозреваемым. Это будет беспокоить меня еще очень и очень долго.
Эпилог
Два месяца спустя
Заходящее солнце золотило отроги отдаленной индийской гряды Гималайских гор, бросающих длинные тени на предгорья и каменистые долины. В штате Химачал-Прадеш у основания хребта Дхауладхар, примерно в пятидесяти милях к северу от Дхарамсалы, стояла тишина, только издали доносились звуки тибетских длинных труб, призывающих монахов к молитве.
Дорога выходила из кедровых лесов и вливалась в извилистый серпантин, вьющийся между неприступными скалами и утесами, начиная свое долгое восхождение к вершине Хануман-джи-Ка-Тиба
Констанс Грин проводила время в маленьком патио, расположенном наверху монастыря и с трех сторон окруженном колоннадой, которая открывала прекрасный вид на раскинувшуюся внизу долину. Она сидела неподвижно, наблюдая, как мальчик четырех лет играет у ее ног. Он укладывал ряд молитвенных четок в узор восхитительной сложности, удивительной для ребенка его возраста.
Сейчас трубы издали второй печальный аккорд, и в затемненном дверном проеме появился некто: мужчина чуть старше пятидесяти, одетый в мантию буддийского монаха алого и шафранного цветов. Он взглянул на Констанс, улыбнулся и кивнул.
— Время пришло, — сказал мужчина на английском языке с небольшим тибетским акцентом.
— Я знаю.
Она раскрыла объятия, и мальчик поднялся и обнял ее. Констанс поцеловала его в лоб, и затем по очереди в обе щеки, после чего отпустила его и позволила монаху по имени Церинг взять его за руку и, миновав весь двор, отвести в цитадель монастыря.
Отпершись на одну из колонн, Констанс посмотрела на необъятную, горную панораму. Откуда-то снизу она услышала шум: голоса, ржание лошади. Видимо, в монастырь приехал посетитель. Констанс не обратила на это никакого внимания. Она окинула вялым взглядом далекий лес, росший у подножия гор и потрясающие отроги Белой горы, которая высилась рядом с ней. Запах сандалового дерева стал разноситься вместе со знакомыми звуками песнопений. Посмотрев на обширную панораму, она ощутила — как это часто бывает в наши дни — смутное чувство неудовлетворенности, потребности свершения, решения поставленной задачи. Ее беспокойство озадачило ее: она была со своим сыном, в прекрасном и спокойном месте, походящим для медитативных размышлений и созерцаний. Чего еще ей было желать? И все же ее беспокойство только усиливалось.
— Введи меня во все возможные несчастья, — тихо пробормотала она древнюю буддийскую молитву. — Только таким путем я смогу превратить зло в добро.
Теперь голоса зазвучали в темном проходе позади нее, и она обернулась. Через мгновение во двор вошел высокий мужчина, одетый в пыльный костюм для путешествий.
В изумлении Констанс вскочила на ноги.
— Алоизий!
— Констанс, — откликнулся он.
Он направился к ней быстрым шагом, но затем внезапно остановился, как будто почувствовал неуверенность. После неловкой заминки он жестом предложил ей расположиться на зубчатых стенах. Они сидели бок о бок, и она просто смотрела на него — слишком удивленная его внезапным и неожиданным появлением, чтобы говорить.
— Как ты? — спросил он.
— Хорошо, спасибо.
— А твой сын?
Ее лицо засияло.
— Он самый прекрасный мальчик на свете: он очень быстро учится, буквально излучает счастье и к тому же полон доброты и сострадания. Чтобы встретиться с ним с холмов спускаются дикие животные и птицы, они совершенно его не боятся, а он выходит к ним и кормит их с рук. Монахи говорят, что он — воплощение всех их надежд и даже больше.
После этого рассказа отчего-то было сложно продолжить разговор. На патио опустилось неловкое молчание. Пендергаст выглядел странно неуверенным. Казалось, ему потребовалось собрать в кулак все свои силы, чтобы снова заговорить.