Город Брежнев
Шрифт:
– У меня теперь тоже есть, вот.
– Марин Михална, а вы здесь преподавать будете, да? Класс.
– А ты какой учишь, французский?
– Немецкий, – сказал Артурик, заметно пугаясь того, что Марина, возможно, не преподает немецкий.
Марина засмеялась, а Виталик, ухмылявшийся поодаль, мрачно сказал:
– Ну все, чувак, ты попал.
– Немецкий у меня основной, – сообщила Марина, с удовольствием наблюдая, как Артурик пытается подавить восторг.
Ничего у него не получилось, конечно. Чтобы мальчик совсем не извелся, она спросила:
– А ты чего весь как… Том Сойер у забора?
– Да это, красим
– Так вроде кисточки изобрели уже.
– Да там это, – исчерпывающе объяснил Артурик и махнул рукой в сторону спортплощадки, откуда немедленно донесся зычный зов: «Ва-афин!» – Обаце, зовут. Я побегу, ладно?
– Беги, конечно.
Артур отшагнул и тут же, ширкнув подошвой, вернулся в исходное положение, чтобы озабоченно спросить:
– Марин Михална, а вы точно здесь вести будете, никуда не перейдете?
– Ну куда уж я теперь перейду-то, – призналась Марина вполне искренне.
– Класс, – повторил Артурик. – Тогда это… До встречи. Только не передумайте, ладно?
Просиял напоследок, странно поклонился Виталику и вчесал на повторный зов. Бежал он хорошо, технично так, лучше, чем на лагерной спартакиаде в первую смену.
– Ой смешной, – протянула Марина, глядя ему вслед.
– Да не то слово, – сказал Виталик. – Он что заляпанный-то такой. Ему велели стенку для препятствий красить, ну, кирпичная такая. Она уже покрашена, осталось оформить, чтобы кирпичи зеленые остались, а пространство между ними, ну, где раствор, коричневым. Как бы линейки должны быть, узкие такие. А кисточки только толстые, не получается. Он сперва, короче, поролоном пытался – берет кусочек, сгибает и сгибом аккуратненько. А раствор неровный, поролон рвется – ну и кончился весь. Артурик наш подумал-подумал – и айда пальцем просто. В банку окунул, начертил, значит, снова окунул.
– Так это один палец нужен, а он весь как людоедик.
– Говорю ж: раствор неровный, поролон даже рвется, а пальцы тоже не железные. Один пальчик, как это, стесал, другой макает. Ну вот так.
– Дур-дом.
– Не, – сказал Виталик, принимая очень довольный вид. – Это еще не дурдом. Дурдом вот где. Он мне, прикинь, тут рассказывал, я мало не рёхнулся. Шпионский заговор они тут как бы раскрыли.
– В смысле?
– Ну вот. Я так понимаю, в райисполкоме, это тут рядом, две остановки, старые бумаги сжигали – ну там утилизация, документов-то до черта, надо избавляться время от времени. Озеленение там, водопровод, слушали-постановили, понимаешь, да? Там рядом мусорные баки, уборщицы бумаги туда вынесли и давай палить потихоньку. А бумаг много, все не лезет, вот что не лезет, рядом складывали, пока баки выгорят. Ну, пацаны, естественно, растащили кое-что. И айда сочинять.
– Что там сочинишь-то? – не поняла Марина.
– Убить Андропова к седьмому ноября.
– К-кого? Как, зачем?
– Юрия Владимирыча. Приказ ЦРУ. А райисполком это пишет и потом на свалку выносит.
– Боже мой, – сказала Марина и захохотала.
– Ну вот. Артурик, короче, два дня по свалке лазил, приказ этот искал.
– Н-нашел? – с трудом спросила Марина.
– Нет. Но там явно что-то нечисто: его сперва уборщица прогнала, потом мужик из райисполкома пришел в синей спецовке, сказал, что ноги открутит. В синей спецовке такой. Явный цэрэушник. Так,
Виталик подхватил обессилевшую от хохота Марину и повел ее к выходу со школьного двора, все так же серьезно излагая идеи и соображения Артурика в связи с тем, как заговору противостоять и кого арестовывать первым. Постепенно Марина пришла в себя, аккуратно промокнула глаза и спросила:
– Тушь сильно размазалась?
– Ну, тебе идет, – дипломатично сказал Виталик, уклонился от мощного удара платочком по башке, ловко выдернул платочек из пальцев, другой рукой неуловимо зафикcировал на две секунды голову Марины и мягким дробным касанием вытер ей глаза и щеки – Марина даже зажмуриться не успела.
– И взрослый ведь парень, и башка вроде варит, а такой лопух, – огорченно сказал он, возвращая платок Марине.
– А ты таким не был?
Виталик пожал плечом.
– Жаль, – отметила Марина и вспомнила вдруг: – А ты знаешь, он-то такой и был всегда. Мы в Керчь на экскурсию ездили, ну там Аджимушкай, партизаны, по городу немножко прошлись. А дома старые, с котельными внизу, и такие отдушины с решетками. Ну вот, Артурику кто-то напел, что это фашисты специально построили, чтобы людей сжигать.
– Да ну. Обалдеть. И он поверил?
– Не только поверил, потом час бухтел на тему: «А зачем это оставили, еще кого-то сжигать хотят, что ли?»
– Логично.
– Ну да, логично. Когда объяснили, что это шутка, ох он обиделся.
– Блин. Это он умеет, да. В общем, хорошо, что я ему не сказал сейчас, что про райисполком тоже шутка.
– Почему хорошо? И почему не сказал, кстати?
– Ну, не обидится ни на кого хотя бы.
– Да? – спросила Марина с сомнением.
– Да. И может, впрямь доказательства шпионские найдет. Фиг его знает, что там эти райисполкомы делают.
– Хм.
– А что «хм», нам про ЦРУ объясняли, они многое могут, вообще-то.
Марина остановилась и спросила, всматриваясь Виталику в лицо:
– Виталь, ты серьезно сейчас? Я же не Артурик.
– Вот за это отдельное спасибо, – сказал Виталик.
– К вашим услугам, сэр. И всегда… Виталь, ты чего?
Виталик замер на краю неширокой по местным меркам асфальтовой четырехполоски. Ее надо было перейти, пока машин нет, и идти еще квартал, а потом направо, через подземный переход, еще пять кварталов – и будут общаги. Виталик застыл гипсовым памятником – даже побелеть попытался под загаром – и смотрел мимо Марины – на дорогу. По дороге медленно шла толпа. Вернее, процессия. Большая, человек семьдесят. Впереди очень медленно шагали два усатых парня в странной пятнистой одежде. Один, сильно хромая, нес застекленный портрет, вцепившись в рамку, как в края щита, так что пальцы побелели. Второй бережно, будто спящего котенка, держал на согнутых руках небольшую белую подушку, на которую был аккуратно уложен голубой берет.
Марина заморгала, не понимая, что это и зачем, потом разглядела обтянутый красной тканью гроб, который как будто легко волокли на скрученных простынях одетые по-летнему мужики с набрякшими венами на шеях и предплечьях. Рядом брели заплаканные, но нестарые совсем люди в черном и офицер с непокрытой головой. Офицер тоскливо смотрел в небо, но умудрялся не спотыкаться. Дальше шли разные люди, но почти все молодые или нестарые. Нестарые смотрели под ноги, молодые – прямо перед собой, как пятнистые усачи во главе колонны.