Город для троих
Шрифт:
– Какой-то гель, но уже давно, утром. И потом, она успешно себя протрезвила. Сомневаюсь, что это из-за геля.
– Я тоже.
Лоран вздрогнул.
– Мне кажется, в воспоминаниях все дело. Придется помочь, - Грей выпрямился, сжав челюсти. Процедура предстояла жесткая и неприятная.
– Что надо делать?
– Подними ее и держи очень крепко, лицом ко мне. Обхвати руками и не выпускай, что бы ни случилось.
– Хорошо.
Теперь Лоран тоже сглотнул, и на его лбу появилась напряженная морщинка. Он рывком поднял девушку и поставил на ноги. Ашка дернулась, закричала, но он крепко сжал ее обеими руками, не давая шевельнуться.
– Так и держи, - сказал Грей и обхватил ее лицо ладонями.
– Ашка, - строгим тоном сказал Грей. – Ты должна вспомнить. У тебя больше нет сил поддерживать эту блокаду в сознании. Она не идет тебе на пользу и начала разрушать твою психику. Вспоминай.
– Пустите. Пустите меня, ублюдки, - вся дрожа и исторгая ругательства, она безуспешно боролась с Лораном, а создатель мира безжалостно продолжал смотреть в глаза, последовательно ослабляя ее защиту. Физически подавлять ее психику ему было не сложнее, чем здоровяку-французу удерживать ее хрупкое тело в своих лапищах. Но все же в мгновение ока все его тело стало таким же мокрым, как и ее, потому что Грей почувствовал себя инквизитором. И его стало даже потряхивать от ужаса.
Сломалась она только минут через пять – казалось, прошла вечность прежде, чем Грей почти физически почувствовал, как воспоминания хлынули в ее мозг. Он с облегчением отвел взгляд и сразу же кивнул Лорану, чтобы отпускал. Ашка свалилась мешком ему на руки, рыдая, словно ребенок, и ее невольный мучитель положил ее в постель Лорана, укрыв одеялом. Оглянувшись на друга, Грей убедился, что он чувствует себя не лучше: его кожа побелела, и даже губы посинели.
– Ничего, ничего, - пробормотали его губы словно помимо него, а ладонь сама поднялась и сжала сильную, напряженную руку со сжатым кулаком чуть ниже локтя. Тогда Лоран, наконец, тоже выдохнул – так, словно удерживал в себе воздух все последние десять минут.
– Я думаю, ей нужно немного побыть одной, - медленно выговорил он, и Грей кивнул, стараясь не смотреть на девушку. Ашка плакала, зарывшись носом в подушку, и вряд ли ей нужны были свидетели.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – тихо спросил Лоран, пока они сидели на лоджии, ожидая, когда девушка придет в себя.
– Если ты отчаянно не хочешь знать, что с ней случилось – то да, наши чувства похожи, - процедил Грей.
– Хуже. У меня такое ощущение, что я догадываюсь об этом.
Старшего мужчину передернуло:
– Давай не будем, - резко сказал он и встал, подходя к перилам. – У нее и так достаточно поводов нас ненавидеть сейчас.
– Думаешь, она не поймет нас?
– Поймет, конечно. Но не факт, что сразу, - с циничной усмешкой ответил Грей.
Месяц спустя. Ашка.
Один ее ученик, который жил здесь почти год, сказал, что времен года в Городе нет. Но ее не оставляло чувство, словно наступила весна. Словно белое молоко на небе вот-вот вскипит и пропустит лучи солнца, которые расцветят серые лужи, а потом в небе появится радуга. Она даже искала эту радугу взглядом, когда она шла домой с работы, чтобы пообедать в перерыве, но ее все не было.
Невозможно было поверить, но Грей и Лоран оставили ее в покое, и ее жизнь обрела обычный ритм. Ей было позволено сбежать, и хотя первые дни она каждую секунду ожидала незваных гостей, они не являлись. Постепенно Ашка перестала вздрагивать от теней на своей кухне или в спальне. Хотя иной раз ей было даже жаль, что они не приходят – у нее на языке вертелись тысячи
Ее грудь и руки, казалось, до сих пор болели от жесткой хватки Лорана, а в ушах, словно зацикленные на повтор, звучали безжалостные приказы Грея: вспоминай, вспоминай. О, она не зря не хотела вспоминать – теперь она это понимала. Ей нельзя было, конечно, так расклеиваться на их глазах, но они не имели никакого права. Никакого права так с ней поступать у них не было, ведь у ее сознания была чертовски веская причина заблокировать эти ужасные воспоминания.
Она вспомнила, как вернулась тогда в Семь миров, чтобы узнать нелепые, ошеломляющие новости. Ее возлюбленный был помолвлен и счастлив, а она даже не могла стать модератором. Это было запрещено на пять лет, как и работа в СБ, как и любая, абсолютно любая приличная работа. Она стала официанткой. Наверное, единственной за всю историю миров официанткой, которая ходила в Пятый. Единственной, кому было запрещено все на свете, включая использование самых элементарных способностей.
Она держалась недели четыре, работала на автомате, пыталась разговаривать с людьми о том - о сем, но потом про нее начали шептаться. Все замолкали, когда она заходила в комнату отдыха, а еще на нее пялились клиенты в кафе. А потом однажды она столкнулась нос к носу с бывшей коллегой, и та вздрогнула так, словно увидела привидение. И жить расхотелось совсем. В мирах не было ничего, ради чего она хотела бы задержаться. А уж нелепое существование в восьмом…
Она ненавидела себя за непрекращающуюся влюбленность в Яльсикара, за невозможность найти иной смысл жизни или хотя бы перестать рисовать его лицо. За неуклюжесть, за глупый поступок, обрекший ее на изгнание и поражение в правах, за все, чем она была. Когда Ашка поняла, что все совершенствование личности на курсах – просто иллюзия, а терпеть себя какой есть она не может ни минуты – пришло ясное решение, что делать. И сомнений не возникало.
Сделать это пришлось дважды. Первый прыжок был страшнее второго – с той самой скалы, где ее арестовали, с площадки торгового центра. Еще до того, как ее тело рухнуло на землю, она очнулась в восьмом. А потом, даже толком не проснувшись, она прямо посреди ночи вышла на балкон и прыгнула со своего одиннадцатого этажа в темноту. На этот раз было очень больно, это даже ошеломило. Но совсем недолго – она не успела додумать мысль, что будет, если она очнется в больнице.
И больше Ашка уже ничего не помнила. Она стала другим человеком на время, которое провела в полисе. Пока Грей не заставил ее вспомнить, как она сама себя убила и поместила в странную тюрьму с вечно серым пасмурным небом, сырым асфальтом и однообразным ландшафтом. И двумя сумасшедшими, которые возомнили, что лучшее нее знают, что ей надо помнить, а что - нет. Зачем ей это помнить? Зачем ей помнить все те глупости, которые она натворила, превратив свою полную, счастливую жизнь в фарс с нелепым и страшным финалом? Зачем ей надо знать, какая она идиотка?
Катя наконец рассказала ей, что хотела. Оказалось – убийство. Ее убили. Нелепо, страшно, но это сделала не она. Просто возвращалась поздно домой. Просто оказалась не в то время не в том месте. Ашка слушала и молчала. «Ну, ничего, ничего. Остался всего год-полтора, и я забуду. Такое облегчение, да?» - приговаривала Катя. Она не переживала, что перестанет быть личностью, которой была. Она хотела забыть, как и многие здесь. Как все.
Ашка тоже хотела бы забыть. Но ей это не светило. А рассказывать никому не хотелось. В ответ на предложение Катьки выслушать она лишь улыбнулась и покачала головой – ей не станет легче от исповеди, ей будет только хуже. Разве может стать легче от того, что еще один человек узнает о ее клиническом идиотизме? Да она даже на конкурсе идиотов заняла бы второе место, как в анекдоте.