Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
– Не пьешь? Ну, ладно…
Бугаевский выпил одну рюмку, потом другую, наполнил их снова и выпил обе прищелкнув вместо закуски языком.
– Ну ладно, ты посиди, а я сейчас приду.
Бугаевский вышел из комнаты так же стремительно, как и вошел, и больше не возвращался. Ольга, сделавшись вдруг чужой и серьезной, встала с дивана.
– Мы пройдемся немножко – хорошо?
И, небрежно скинув цветастую туфлю, сказала:
– Вы не глядите, я только переменю обувь.
Локшин не смотрел, но успел заметить небольшую обтянутую
На улице было темно. Горластые комсомольцы ходили с чадными факелами. У пылающего огнями иллюминаций Моссовета праздничная толпа старалась перекричать оратора, а оратор старался перекричать толпу. На Кузнецком, на трех перекрестках гремели, ревели, стонали неистовые оркестры. Лирические тенора валторн смешивались с вибрирующими альтами саксофона, пронзительный дискант окарины врывался в гущу медноголосых басов, пели гавайские гитары, надрывались флейты. Тысячи пар, сходясь и расходясь, танцевали широко популярный массовый «танец молодых», являвший собой пеструю смесь чарльстона, фокстрота, клубного недомыслия и польки-краковяк.
– Послушайте, – сказала Ольга, и ленивый голос ее с неожиданной четкостью прозвучал в грохоте карнавала: – меня волнует эта небывалая в нашей стране подвижность. Мне кажется порой, что это не Москва, не Кузнецкий мост, а Париж… Я пять лет не была в Париже, – вздохнула Ольга, – и так соскучилась, по нем…
Они прошли по Неглинному и остановились в толпе, захлестывающей Театральную площадь.
– Александр Сергеевич, – мягко сказала Ольга, – я все время думала о ваших проектах. С тех пор, как послала вам эту записку… Вы не осуждаете меня за попытку скрыть свое авторство?..
Неуловимым движении она коснулась пальцев Локшина и, поймав его благодарный влюбленный взгляд, удовлетворенно сжала тонкие губы.
Глава девятая
Шестая держава
На эмалированной дощечке было написано: Л. В. Буглай-Бугаевский.
Десятки совершенно одинаковых одностворчатых дверей с матовыми стеклами, с торжественными барельефами дощечек, на которых посетитель тщетно искал бы характерного для советского учреждения сокращенного названия должности, но зато мог прочесть фамилии многочисленных редакторов не менее многочисленных изданий, окружали Локшина. Издательство и отделкой помещения, и синими с желтым обоями и вежливо разбросанными на столах комплектами журналов старалось походить на европейское.
Локшин постучал по затененному стеклу двери. Знакомый голос недовольно крикнул:
– Войдите!
Локшин вошел и увидел маленького прилизанного Бугаевского, бегающего вокруг непомерно большого стола, заваленного вырезками и фотографиями. У стола пылко розовеющим сверху и ярко оранжевым от модных полуботинок внизу, величественным и неподкупным монументом высился солидный лысеющий мужчина.
– Семен Давыдыч, – стонал Бугаевский. – Семен Давыдыч, – восклицал он чуть не ежеминутно и от волнения подобострастно путал. – Давыд Семеныч, – надрывался он, размахивая сложенной рыхлой газетой, на которой красным карандашей было отчеркнуто невзрачное объявление, – Семен Давыдыч, прочтите.
– Да, – величественно изрекал монумент.
– Давыд Семеныч, прочтите!
Буглай-Бугаевский прекратил беготню и, не обращая внимания на Локшина, даже не кивнув ему, даже не показав вида, что узнал его, начал читать.
– Гражданин Мейер Менделевич Головчиков, происходящий из граждан… меняет имя Мейер на Леонид, фамилию Головчиков – на Бугаевский… лиц, имеющих… Видели? Слышали? Популярность-то? Популярность-то какова!
– Да, – невозмутимо реагировал монумент, тщетно высвобождая шею из отложного парижского воротничка.
– Сашка! – только сейчас заметив Локшина крикнул Бугаевский. – Слыхал? Снилось тебе такое? Небось на Бугаевского меняет, а не на Локшина! Семен Давыдыч, – обратился он к молчаливо выжидавшему монументу, – вы знаете, какую мы с Сашкой штуку выдумали. Мы ведь с ним вместо всю эту диефикацию развернула. Перспективы-то каковы? Заграница интересуется. Государственный комитет создается! Я туда вот Локшина приспосабливаю…
Локшин недовольно поморщился.
– Леонид Викторович, сухо спросил он, – а как же со специальным номером?
– Господи! – схватился на голову Бугаевский в искоса быстро взглянул на неподвижное лицо Семена Давыдыча, – вторую неделю не высыпаюсь. По ночам из типографии не выхожу. Я этим гадам по десять раз в день звоню! Клише перепутали, вместо оборки – голые поля, заголовки курсивом, шрифты…
– Да, – третий раз неопределенно издал монумент и медленно, словно на шарнирах, повернувшись, не прощаясь ни с кем, вышел из комнаты.
– Видал? – желчно спросил Бугаевский и ехидно подмигнул вслед вышедшему: – командует, а ничего не понимает.
– Ну так что же – выйдет номер или нет? – недовольно спросил Локшин. – Вы уверяли, что пустите к десятому…
– Режьте меня, – патетически ударил себя в грудь Бугаевский, – вешайте, к стенке ставьте…
И, выдержав многозначительную паузу, спокойно добавил:
– Ты, Саша, не огорчайся. К десятому весь тираж получишь. А вот гранки, если хочешь, прогляди.
Локшин нерешительно посмотрел на груду узеньких полосок с печатными столбиками, обильно исчерченными цветным карандашом.
– Хочешь, я тебе прочту? Передовая – диефикация и оборона. Здорово запущено? А стиль? А идеология? А цитаты? Ты не представляешь, сколько я с этой передовицей намучился! С Лениным просто – из него, не читая, можно цитат надергать, справочники есть, – а ты попробуй цитатку из «Республики» Платона. А ты из Мольтке цитатку дай! А лозунг, лозунг-то какой я в конце запузырил…
Буглай-Бугаевский в упор уставился на Локшина и выжидающе остановился. Он словно ждал, что Локшин должен разразиться комплиментами.